Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— Простите великодушно, вы к кому?

— Я?

— Ну да, разумеется, вы, милая. Я ведь к вам обращаюсь.

— Я…

Коридор был ярко освещен солнцем, коридор был буквально заполнен солнцем. Откуда здесь столько солнца, подумала Галя, глядя на высокую женщину в джинсах и небрежно наброшенном на плечи халате, похожую на Вадима. Зачем здесь столько солнца… Та сделала жест рукой, значение которого Галя не поняла. Видимо, женщина повторила свой вопрос.

— Я приехала… повидать одного человека, студента… Здесь, в седьмой палате…

— Здесь, в седьмой палате, — нетерпеливо перебила ее женщина, — лежит мой сын Вадим Карицын.

— Вы, значит, мать Вадима. — Галя понимающе покачала головой; она не знала, как поступить, что сказать ей в следующее мгновение. — Я тоже к нему…

Женщина молчала. Молчание было тягостным, и Галя поняла, что нужно что-то, хотя бы что-то говорить ей самой.

— Я тоже к Вадиму… Мне сказали, что ему уже намного лучше и что скоро…

— О боже! О чем вы говорите, девушка?

Галя потупилась.

— Подумать только, он и в деревне успел завести роман! Вы ведь из деревни, милочка? Я не ошиблась?

— Нет, вы не ошиблись. Но я вас не совсем понимаю, — с трудом пролепетала Галя, чувствуя, что еще одно мгновение — и все рухнет, восторжествует несправедливость, нелепость, обман, лицемерие, ложь. Галя собрала все силы и попыталась улыбнуться. Все уже рушилось, но ей просто не хотелось верить в это.

Улыбки у нее, должно быть, не получилось, потому что женщина тут же удивленно посмотрела на нее и сказала, усмехнувшись:

— Очень современно, милочка моя, но не очень скромно.

Галя вспыхнула, теперь ей не было уже так страшно, как минуту назад.

— Мне кажется, — сказала она, — что сейчас нам с вами трудно рассуждать о скромности и нескромности.

— Вот как? — Женщина вскинула тонкие, аккуратно выщипанные брови и изобразила на лице удивление. — Ну, в таком случае потрудитесь выслушать то, что я вам сейчас скажу. Смысл этих слов, надеюсь, превосходно уложится в вашей красивой и очень горячей головке. Так вот; возможно, а в этом я убеждаюсь с каждой минутой все больше и больше, у вас далеко идущие планы, но, милочка моя, все и так зашло слишком далеко, да, слишком, а потому я вам просто не позволю осаждать палату моего сына, потому что… — Женщина заволновалась, она достала из кожаной сумочки сигареты, закурила, торопливо и жадно затянулась несколько раз.

— Здесь, видимо, нельзя курить, — робко заметила ей Галя; она была подавлена, она не понимала, за что ее оскорбляют и унижают так.

— Что? — Женщина смотрела на нее озлобленным взглядом.

— Я говорю, что здесь больница и курить нельзя. А вы… — Галя хотела сказать еще что-то, ей хотелось сказать этой женщине что-нибудь резкое и обидное, но голос у нее задрожал и она испугалась, что не выдержит и заплачет.

— Ах, да, извините, — спохватилась та, торопливо, так же, как и курила, она затушила сигарету и бросила ее в урну.

Теперь молчание было уже не таким тягостным, как минуту назад, теперь Галя молила о молчании.

— Так вот, девушка, ему нужно закончить институт. Да и после… после института он собирается учиться дальше. Кстати, он мне писал о вас. Так что мы, в некотором роде, уже знакомы. И той информации, которой я располагаю, вполне достаточно для того, чтобы мне можно было с учетом всех «за» и «против» судить о случившемся и уберечь вас, именно вас, от того, что еще, к счастью, не случилось. Я знаю своего сына так, как, поверьте, его никто не знает: он не способен на тот шаг, о котором вы сейчас задумались, он, если это позволить, погубит и себя и вас. Он просто-напросто мальчишка и не ведает, что творит. К тому же Вадим натура увлекающаяся, и я склонна предполагать, что вы — его очередное увлечение. И только-то. Точно такие же восторженные письма он писал мне, когда знакомился с другими девушками. А теперь представьте, что через некоторое время он попросту охладеет к вам.

— Но мы ведь любим друг друга, попыталась защититься Галя.

— Любовь, милочка моя, — это, если хотите, радуга, у которой есть изнанка. Да, к сожалению, так вот устроено. Грустно, но — так. Впрочем, если вы действительно любите Вадима, то должны подняться выше собственного эгоизма, и попытаться хотя бы понять его стремление в науку, и найти в себе силы не мешать ему устраивать свое будущее так, как оно ему представляется. У вас тоже все еще впереди. Так что подумайте, прежде чем переступить порог.

— Все верно, вы своего добились, и я сейчас уйду! Хотя я вам не верю. И не уверена в том, что и Вадим будет вам, матери, благодарен за этот разговор, если, конечно, он о нем узнает.

— Вот как? Вы еще и дерзкая.

— Да, я дерзкая! Я дерзкая ровно настолько, насколько вы — самоуверенная и вероломная, если не сказать большего. Я сейчас уйду, но знайте: я вам не верю!

Женщина высоко вздернула аккуратно выщипанные брови, она хотела что-то сказать, но Галя опередила ее, она повернулась и быстрыми шагами пошла по коридору.

— Подождите! Девушка, подождите! — послышалось из глубины коридора. — Подождите же!

Женщина догнала ее возле дверей. Она торопливо расстегнула «молнию» своей сумочки, вытащила оттуда какой-то сверток и стала запихивать его в карман Галиного халата.

— Что вы делаете?

— Это деньги, девушка. Достаточно много денег для того, чтобы без особых хлопот избавиться от печальных последствий вашего романа с моим неразумным сыном. Если хотите, я дам вам адресок, где вам…

— Пус-стите меня! — Галя швырнула сверток на пол и, распахнув двери, выбежала в фойе. — Гадко! Гадко! Боже, как все гадко!

Позади вновь послышались торопливые шаги. Галя сорвала с себя халат, бросила его на кушетку. Скорее вон отсюда, на улицу, куда угодно, только поскорее! В лицо ударило холодом, напоенным дождем и запахом прелых листьев. Это немного успокаивало ее, потому что напомнило дом. Но слезы все же прорвались и текли по щекам, Галя вытирала их озябшими ладонями, всхлипывала и думала о том, что та женщина, оказавшаяся матерью того человека, которого она любила, все же не права. Не права! Не права! Тысячу раз не права! У радуги нет изнанки! Радуга и с обратной стороны — радуга! У радуги нет обратной стороны! Нет обратной стороны у радуги! Нет! Нет! Нет!

Она прошла еще немного по мокрому, заваленному желтой листвой асфальту, и остановилась на троллейбусной остановке. Пошел дождь. У Гали не было зонтика, и люди, горбившиеся на остановке под мелким нудным дождем в ожидании будто сквозь землю провалившегося троллейбуса, не понимали, что она плачет; слезы текли и текли, мешались с дождем, она перестала всхлипывать, и ничего нельзя было понять.

А зимой она все же осмелилась и написала ему письмо, ни словом не обмолвившись в нем о встрече и разговоре с его матерью.