Пётр Курков - Категория жизни: Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

Приземлился последний МиГ, прочертив по бетонке напряженным огненным щупальцем из-под «брюха», в конце взлетно-посадочной полосы вертко сошел на «рулежку» и легко, порыкивая, точно сытый зверь, побежал к ожидавшим его техникам, механикам; метров за пятьдесят до остановки заглушил двигатель и катился уже бесшумно, по инерции, как бы смутившись, что оставался единственным, кто нарушает тишину. Огни, очерчивающие взлетно-посадочную полосу, стали гаснуть, линии аэродрома померкли.

Посеребренный звездным блеском силуэт страшноватой птицы-истребителя размыло набежавшей на глаза влагой, а голоса людей, цеплявших истребитель к тягачу, вдруг наполнились высоким смыслом — Борис различал почти каждое слово, хотя переговаривались они негромко, настолько кругом сделалось тихо.

— Ну наконец-то последний, — сказал один. — Все! — И чем-то слабо звякнул.

— Эт что-о, вот на ученья пойдем, тогда-а… Я-то летал на полигон, зна-аю…

«Уже без меня», — подумал Борис. Ему померещился родительский дом и то, как он неслышно входит на террасу, различает на кухне голоса матери, деда, Натальи…

Напарники, свободные от службы, спали, когда он вернулся в лабораторию, пропитанную кисловатыми парами еще теплых химикатов. Хлипкого сложения Леня тонюсенько посвистывал, привалившись в уголок, подобрав под себя разутые ноги, а Костя, неловко упершись выпуклым лбом в перегородку вагончика, причмокивал пухлыми потрескавшимися от жары губами.

Борис опустился на диванчик, осторожно умостил под столом ноги, потушил настольную лампу. И тут же возникло ощущение: из-за спины бьет желтый сноп фонаря. Невольно дернулся — прикрыть давно убранные со стола фотоматериалы. Закрыл глаза, и под веками защипало, но он знал: скоро боль уймется, нужно только потерпеть. «Сейчас, — решил он, — малость отдохну, тогда уж побудку устрою… Вперед, в казарму, под одеяло с простынкой…» И, одолеваемый усталостью, он стал проваливаться в неспокойный сон. Воспаленный двухсменными полетами мозг восстановил, зажег перед ним яркую картину ушедшего дня так, что она даже смутила Бориса, и во сне он подумал: «Не все разве, не закончилось?..» Точно со стороны увидел он себя и своих товарищей за работой: то во всю панораму, то фрагментами, в мельчайших подробностях, в непривычно сочных красках. Услышал ураганный гром всех эскадрилий, газующих разом. Увидел синеватые языки пламени, бьющие из сопел в закопченные стальные отражатели. Еще секунда — они прорежут металл, сожгут все позади себя или сорвут тормозные колодки. Вагончик сотрясается, все дребезжит в нем на разные лады, и кажется, вот-вот он повалится на бок, либо вообще покатится, и ты в нем полетишь вверх тормашками. Внутри каждая жилочка, капиллярчик вибрируют. Расслабишь челюсть — постукивают зубы. Но темп работы убыстряется: техники несут кассеты — регистрация, разрядка, проявка, зарядка следующих. И тут же новый цикл. И так без конца: фотопулеметы, пуск ракет, параметры двигателя, локаторы. В памяти отпечатываются лишь смены света и тьмы да противный визг выдергиваемой из катушек пленки. Пальцы действуют механически, задумался над манипуляцией — и сразу разлад. Бум-ба! — грохают о стол бронированные заглушки. Дзань-дзык! — ножницы. И кто-нибудь из троих, не нашарив больше кассеты, начинает, словно у него на исходе воздух, поторапливать:

— Все? Включать?.. Включа-аю!

И ему в ответ:

— Стой! Пленку не закрыл!

В дверь вовсю дубасят:

— Эй, обнаглели! Время! Вылет же!

Распахиваешь ногой дверь и чуть ли не в лицо орущему:

— Н-на!

А тому уже и некогда отвечать. Только вскоре слышишь, как уходит в небо звено, вспарывая спрессованный воздух. И отчетливо испытываешь, как бы даже осязаешь вину за свой резкий, обидный тон: ведь сам виноват в задержке — выбегал смотреть воздушный бой.

И вдруг что-то меняется — фон, ощущения — какая-то поломка, авария — нет, катастрофа! И от этого — содрогания по телу. И тут из-за черных облаков со звенящим воем пикируют махины. И некуда деться, спрятаться!.. И заполошно, леденея от ужаса, Борис вырвался из сна. Поспешно нашарил выключатель, но удержал вздрагивающие пальцы, не включил: уже сообразил, что это был сон-кошмар. Но сердце колотилось вразнос, резкое и словно бы чужое дыхание отдавалось в ушах, било по перепонкам.

— Не-ет, — сказал он себе хриплым полушепотом, — это слишком. Надо на свежий воздух. С ума спятил! — И принялся выбираться из-за стола, с завистью прислушиваясь к мерному посапыванию товарищей.

Вагончик громыхнул рессорами, когда Борис оттолкнулся от порога ногой; прохлада ополоснула горячие щеки. И он, с еще не до конца испарившимся из головы дурманом, застыл, пораженный вдруг неживым молочным безмолвием предрассветного часа. Померещилось ему: ничего вокруг нет, ничего, кроме их вагончика! И дикая мысль: не сон был с титановыми драконами из черных туч, и единственное, что уцелело на земле после их смертоносной атаки, — это вагончик!.. Вздрогнул, невольно попятился к порогу, провел ладонью по отпотевшей обшивке. «Какая чушь!.. Сейчас начнет светать, и все станет видно!.. Уже пора…» И он замер, опасаясь отойти от вагончика, покуда кругом в прореженной черноте не стали проступать серые очертания строений, капониров, кустов полыни, запах которой он тотчас уловил. И глаза его напряженно высматривали проявление, словно на фотобумаге, новых признаков жизни. «Ну и ну! — подтрунил он над собой сконфуженно, стараясь, однако, запомнить ускользающее необычное состояние. — Ну и ну!» Он уже улыбался мужавшему рассвету. И, будто устыдившись своей слабости, Борис убрал руку с обшивки вагончика, сунул ее в карман, постоял так и, точно в доказательство своей смелости, направился к ближайшему капониру. И, слыша единственный звук — гулкий звук своих шагов, совпадающих с ударами крови в голове, удивился непривычному ощущению: он будто наблюдал за собой со стороны, как во сне. Вот он идет, тяжело переставляя ноги, взбирается на холм, трудно дышит. Наверху останавливается. Перед ним, разжиженное туманом, простирается бетонное поле. Застыли на возвышениях либо медленно поворачиваются сетчатые полусферы, покачиваются полумесяцы локаторов, топорщатся антенны. Борис озирает все это и никак не может постичь, что его так сильно потрясло в этой не в первый раз увиденной панораме. А потрясение растет, громадится, и жутко-радостно становится от такого беспредельного увеличения. Ты, кажется, можешь вобрать в себя все без остатка и не рухнешь под тяжестью всего, а полетишь — такова энергия напряжения. «Да, увидеть и запомнить, — думает Борис. — Будет ли когда время вот так же… вот так же…» И невозможность сформулировать незнакомое состояние отнимает у него последние силы — вновь мощнее накатывается усталость, опустошенность, и сразу потянуло тут же лечь и закрыть глаза.