Юрий Любопытнов - Озеро призраков

Я оглянулся. Лес шумел, деревья переговаривались между собой. Мне почудилось, что из-за кустов вербы выглядывает старушка в синем платке, глаза её зовут меня. Качаются ветки. А может, мне показалось? Посмотрел внимательно, а это предвечерняя влага с земли поднималась.

1975 г.

БЕССМЕРТНЫЙ ЛАДО

Мы сидим на оструганных брёвнах, приготовленных для новой избы: дед Филипп, Колька Шурыкин, недавно демобилизованный из армии, ещё не успевший снять погоны, и я. Нам видно, как за тёмными, кажущимися плоскими на фоне бледного неба кронами лип, рано угасает вечерняя заря. Тихнет пруд. Его вода ещё ловит слабый отсвет неба в середине и начинает чернеть у берегов.

На большой луговине, отороченной с боков жёстким подорожником с выстрельнувшими вверх гибкими стрелами семян, мальчишки и девчонки играют в лапту. Они бегают разгорячённые и далеко разносятся их звонкие голоса.

Дед Филипп в тапочках, опущенных в рваные галоши, в стираной перестираной старой рубахе. Он курит взятую у Кольки папиросу, длинно затягивается и не спеша рассказывает нам сказку про бессмертного Ладо. Филипп щурится, глядя на снующих по луговине ребятишек, и чуть слышно, как мартовские талые воды журчат его слова о красавице Зорюшке, о злом лешем, о водяном чуде юде…

Когда на небе прорезаются звёзды, дед Филипп и Колька уходят. Какое-то время я слышу шарканье дедфилипповских галош по затоптанной тропинке, чёткий звук шагов недавнего солдата Шурыкина. Смотрю на затягивающийся вечерней мглой лес. Он как бы надвигается на деревню, в мутной пелене растворяются увалистые горбатые поля, с которых ветер приносит запах вызревших колосьев. За полями чернеет большая гора — Маковка. Днём она отсюда хорошо видна, поросшая высокими, упёршимися в небо ёлками.

Мне представляется, что за этой горой в наливающихся темнотой лесах и живёт старик Ладо. Это он по вечерам выгоняет пастись на небосвод златорогий месяц. Это он купает его в пенных струях реки, чистит его ровным речным песком. Ладо понимает язык зверя лесного и птицы певчей, знает сны трав растущих и вод текущих.

Когда совсем темнеет, я ухожу в дом. Стараюсь не греметь в пустых и от этого гулких сенях. Сажусь у окна, где светлее и пью оставленную бабушкой кружку молока, закусывая ломтём чёрного хлеба. Хлеб мягкий, испечённый в русской печке, а молоко холодное. Тихонько притворяю дверь, скриплю рассохшимися половицами и ныряю на сеновал.

Колко и душисто. Я устраиваюсь удобнее и хочу быстрее привыкнуть к темноте, потому что, когда привыкнешь, можешь найти вокруг себя много таинственного и интересного. Скоро глаза различают смутные очертания подстропильных бревён, а в щель между домом и двором видны звёзды. Их две или три. Они, как огонёк в осенней мгле, помогают мыслям идти по неведомой, но просторной дороге.

…Мы с Шурыкиным идём к старику Ладо. Идём ранним утром. Чтобы не заблудиться, замечаем путь. Сначала пойдём широким полем, извилистой, в две ступни, тропкой среди густой ржи, минуем речку по дышащему от шагов в три берёзовых жёрдочки мостку, забираемся на гору. По левую и правую руку шумит чёрный лес — хвойный, столетний. Идём по хвое, по коричневой от неё земле. Когда-то здесь с горы весело бежал ручей, огибая толстые деревья, мощными корнями держащимися за пригорок. Теперь от него одно напоминание — каменистая тропинка. Мы набираем в карманы чистых белых камешков — они, как куски сахара, белеют среди других, можно подумать, что они прозрачные, — их будем бросать под ноги, когда кончится русло высохшего ручья.

Мы пришли к Ладо и спросили:

— Ты бессмертен, Ладо. Подскажи, что нам надо сделать, чтобы тоже быть бессмертными?

Горько засмеялся старик в белую бороду:

- Люди! Зачем вам бессмертие? Я устал от него. У меня нет ни друзей, ни врагов, мне некому открыть своё сердце, некому излить свои чувства, не на кого направить свою ненависть. Я одинок. Я знаю, что такое одиночество. Если бы я мог, я бы отдал вам своё бессмертие, а себе взял вашу короткую жизнь. Вы каждый день видите новое, вы изменяетесь, вы рождаетесь каждый день и каждый день умираете. Я же неизменен. Я застыл на многие сотни лет и мне скучно быть одним и тем же. Вы получаете великую радость общения, великую радость сопереживания, радость обновления. А по сравнению с этой радостью тягучее бессмертие — это смерть. Мне никто не рад, и я не рад никому.

Ладо повернул к нам своё лицо:

- Идите и запомните мои слова.

И он пошёл от нас одинокий, сгорбленный, никому не приносящий радости и ни от кого не черпающий её. Никому не нужный. Он становился всё меньше и меньше и, наконец, пропал.

Нам стало жаль одинокого бессмертного Ладо, которому не для кого жить и для кого бессмертие — тяжкая ноша.

1975 г.

Зернышки. Лирические миниатюры

Весенний дождь

Дождь начался внезапно: кругом потемнело, деревья приняли на себя свежий ветер, в просветах ёлок метнулась быстрая молния, и с последним отзвуком грома на молодой лист клёна гулко шлёпнулась первая капля.

Мы быстро пробежали шагов двадцать и укрылись под широкими ветвями старой ели. Через мгновение начался весёлый перепляс дождя. Как мы ни укрывались под защитой зелёных ветвей, дождь нас достал. Он был тёплым и добрым, но его капли, попадая за воротник, заставляли нас невольно съёживаться от ощущения прохлады.

Один только совхозный бригадир Николай Быстров ошалело радовался этому белёсому неудержимому потоку воды, обрушивающемуся сверху. Он подставлял под дождь широкие ладони, запрокидывал лицо, чтобы поймать ртом, глазами, ощутить его каждой клеточкой кожи.

Когда он прибежал под дерево, с его щёк, ресниц глаз падали капли дождя. Он слизывал языком с губ дождинки, и тихо смеялся.

Мы, унылые, представляли с ним резкий контраст. А он, глядя на дождь, весело приговаривал:

— Лей, лей дождик! Буди землицу!

Летняя гроза

Гроза ломала небо. Молнии на миг высвечивали зелёным пламенем растрёпанные деревья, прибитые дождём к земле травы, и также внезапно гасли, погружая лес в мокрую черноту. Гром то уходил в высоту, то с треском разламывал километровые толщи воздуха, замирал вдалеке и с новым всплеском ослепительного огня потрясал и лес, и землю. Дождь то обрушивал тысячи водяных стрел, то сеял мелкими иголками, то скручивался в тугую проволоку и хлестал ею направо и налево.

Шумел лес, звенели деревья, мычали коровы…