Карин ван Моурик - Перевод русского. Дневник фройляйн Мюллер — фрау Иванов

Анна не позволяла себе унывать и хотела чувствовать себя в Германии как дома. Хоть и была она немкой, да только никто не встретил ее тут с распростертыми объятиями. Ей было очень трудно. Но, глядя на ее лучезарную улыбку, никак нельзя было об этом догадаться. Она проявляла изобретательность, чтобы чувствовать себя при деле, а следовательно – при настоящей жизни. Она даже открыла трактир, не ресторан, но трактир, в котором без устали пеклись блины и лепились вареники.

Она всегда хорошо выглядела – при макияже и прочем маникюре, как настоящая русская женщина, но как только я оформила ее сотрудником своей фирмы, она стала к тому ж исполнять свои обязанности с тщательностью и дотошностью немки. Я ее застраховала – типично по-немецки, а она всячески сопротивлялась – типично по-русски.

Моя фирма в то время только приступила к новой, узкоспециализированной деятельности: имплантации слуховых аппаратов глухим детям, что в России было еще слабо развито, особенно подальше от Москвы и Петербурга. Мы опекали и маленьких, и уже взрослеющих пациентов на всем отважном пути: от первого обследования до послеоперационной реабилитации. В этот процесс включались совсем не медицинские задачи: и поиск спонсоров для детей, то есть истоков финансирования операций, и организация благотворительного фонда, и мастер-классы для хирургов и специалистов, и даже, о чем я со скромной гордостью могу сказать, внесение помощи глухим детям в бюджет Московской области, для чего нашими стараниями удалось внести поправку в закон о детском здравоохранении… Поле для деятельности было непаханым.

Щербатые ступени закончились лужицей в бетонном полу, где мокли останки сигарет. Я перешагнула ее и вступила в царство мертвых.

Я предложила Анне быть представителем нашей фирмы в N. Это было для нее настоящим подарком – быть полезной своему городу, своей республике и при этом неплохо зарабатывать! Анна с таким энтузиазмом вступила в дело, что самые неотзывчивые отзывались: ведь для того, чтобы помочь одному глухому ребенку, необходимо иногда преодолеть глухоту десятка взрослых в разных, далеко не врачебных кабинетах – и Анна прекрасно справлялась с этой благородной миссией. Вся ее жизнь начала вращаться вокруг глухих детей: запланированные операции, санатории, дети, которым был дарован мир звуков, благодарные родители… Анна летала из Германии в Россию и обратно с воодушевлением и осознанием важности своей деятельности, в которой она наконец-то чувствовала себя свободной и нужной; и две ее родины, терзавшие ее своими драматичными несовпадениями в желаемом и действительном, больше не соперничали, а обрели смысл и пафос именно друг в друге, и объединяла их простая вещь: доброе дело.

И как-то во время очередной деловой поездки, в центре города N, ее сбила насмерть машина. Я так и представляю себе, как Анна выбежала ей навстречу: в порыве, не иначе – не задумавшись и не зазевавшись. Она и не ходила, а всегда стремительно бежала, с исполненным решимости, вдохновенным лицом…

Щербатые ступени закончились лужицей в бетонном полу, где мокли останки сигарет. Я перешагнула ее и вступила в царство мертвых. Ни коридора, ни комнат. Просто вход в подвал.

В подвале было мрачно, лампочка слабо освещала то, на что я пришла взглянуть. Дневной свет из двери, которую я интуитивно оставила открытой, еще сопровождал меня в течение четырех шагов. Обнаженное, неприкрытое тело валялось на металлическом узком столе, лицом в мою сторону. Я стояла и смотрела. Анна, Анна… Я что-то сказала – голос собственный звучал как чужой, отлетая от пожелтевшей плитки на стенах. И вдруг откуда-то из темного угла мне ответили: «Могли бы предупредить!» – появилась женщина средних лет в халате и привычным жестом взмахнула простыней, которая белыми крылами накрыла тело. Я отступила назад, к дверному проему, еще раз взглянула и пошла прочь, наверх.

Солнце резало глаза. Синий горный воздух резал грудь. Там, на Кавказе, воздух был особенный – он светился насквозь и дрожал слюдой. Осень заканчивалась.

Гражданская панихида была официальной и сухой. На фоне синего неба, пронизанного обостренно-ярким светом, люди в черных одеждах, чиновники и родственники родственников, казались бледными и больными, отдельными друг от друга – словно все они тоже оттуда, из царства мертвых. Но и я была отдельной фигурой: словно моя обязанность была – за все платить, а их – только скорбеть. Никто не проявлял сочувствия ко мне, словно я не должна была печалиться об Анне, а должна была только все организовать и устроить. Я маялась этим чувством.

Никто не видел этого неприлично брошенного тела.

Обратно мы летели вместе. Я задержалась в Москве: и по делам фирмы, и по делу «перевода трупа в соответствующий европейским стандартам гроб». Я и не знала, каким самолетом он будет отправлен во Франкфурт. Потом выяснилось – опять летели вместе. Анна, Анна… Как раз тогда, когда все наладилось, когда проект осуществился, когда дела твои пошли в гору, – «при исполнении служебных»… Прости меня!

Еврейские анекдоты – самые уморительные анекдоты на свете. Еврейские музыканты – самые музыкальные музыканты. Еврейская история – гораздо печальнее истории Ромео и Джульетты. Еврейская тема – самая трудная и самая избитая.

Сказано же было нам, будьте как дети – но мы не умеем или не хотим. А точнее – нам не дают!!! Уже с детства слово «евреи» имело для меня мучительное значение – грех моей нации. Старшее поколение было в ответе за страшные преступления, а мы, мы могли лишь ужасаться и пытаться залечить, исправить, искупить… Рассуждать на тему национальных особенностей евреев никто из нас не смел, еще бы! Попробовал бы кто-нибудь, даже в форме анекдота – был бы немедленно осужден обществом. До такой глубины этот жуткий шуруп ввинтился нам в головы, что какие уж там шутки! И если в официальных новостях критиковали политику Израиля – то с величайшей осторожностью, будто шли по тонкому льду.

И вдруг в России я встречаюсь с откровенным антисемитизмом (мне и слово-то это было чуждо), который обнаруживает себя столь непосредственно и легко, невзначай, что я впадаю по-первости в шок: как будто образованный, интеллигентный человек, с которым мы только что говорили о проекте оснащения больницы, вдруг справил при мне нужду в горшок с фикусом и, застегнув аккуратно штаны, продолжал компетентный, умный разговор. Я не знаю, как дальше себя вести, куда девать глаза, что делать, а он – как ни в чем не бывало задает вопросы про сроки поставки оборудования, и – ни малейшего дискомфорта!

Дальнейшие случаи, так или иначе связанные с еврейской темой, уже не воспринимались мною болезненно. Да и то, что должно было бы называться в моем понимании «антисемитизмом», выглядело у русских вполне безобидно – бесстыдно и легко они говорили: «типичный еврей…», «еврейские дела…», «там одни евреи…».