Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...
- Название:3. Если упадёт один...
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2018
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один... краткое содержание
3. Если упадёт один... - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
И он прощался с ними так, как прощаются ненадолго. Даже не обнял, сдержался, только пожал руки, сказал: «Ну, держитесь», — и больше ничего.
Валик верил и не верил, что старики вскоре появятся в Гуде. Думал об ином: когда он приплывет в деревню и расскажет обо всем, что здесь произошло, Савелий сразу же направится в Кошару. Он это так не оставит, насильно, данной ему властью заставит стариков вернуться в деревню. Ишь, что надумали: остаемся.
Конечно, без Валика ему туда не добраться. И, выплывая из заводи, не обращая внимания на то, что за лодкой в траве остается след, Валик старался запомнить этот поворот реки, ее левый и правый берег. С левого берега, по течению, метров за двести перед заводью к самой воде свисают старые ветви ив. Этакая плотная гряда. Местами через нее в реку упали деревья, толстые и очень старые. Лежат давно, может, десятилетия, стволы постепенно исчезают под водой, над которой возвышаются толстые почерневшие ветви. Наверное, деревья подрезали бобры, иначе нельзя представить, как они, такие сильные, упали.
Гряда ивняка заканчивается около полосы травы, уходящей влево к лесу на возвышенность, за которой, как Валик уже знает, начинается болото. Правый берег высокий, обрывистый, весной вода его сильно подмывает, в реке тоже лежат поваленные деревья.
Валик выплыл на середину Дубосны, взялся за весла, знал, что ивняк вскоре закончится и дальше река пойдет прямее, поворотов мало, и он направит лодку ближе к берегу, так плыть легче и быстрее.
Так и было. Плыл он быстро, хотя и против течения. Около берега оно почти не ощущалось, где работал веслом, а где шестом — дело для него привычное. Он рассчитывал, что дня через два приплывет к тому месту, где от берега проложена тропа к Страже: Ефим просил, чтобы Валик сходил на хутор, переночевал у старухи, сообщил, что вскоре к ней должны наведаться двое стариков: дело у них к хозяйке есть.
Если бы Иосиф не сказал ему о том, что старики собираются навестить Стражу, Валик один домой не уплыл бы. Он рассчитывал, что оттуда обязательно вместе поплывут в Гуду. Понимал, что Стража — единственное место на земле, где, как думает, он может обнаружить следы своих сыновей.
Валик плыл и вспоминал разговоры стариков. Были они, на первый взгляд, не связаны между собой, но угадывался в разговорах какой-то свой глубокий смысл, и был он словно припрятан. От кого? От себя? От него, Валика?
От себя — едва ли. От него? Тогда с какой целью? Старики таким образом пытались уберечь его от всего обидного и жестокого, что было между ними?.. Как сказать.
Фрагментарно звучало так...
— Знаешь, Ефим, что я понял, считай, прожив всю жизнь возле людей, а теперь вот уже сколько лет в одиночестве?
— Откуда мне знать? Говори, Осип. Только позволь, все же я тебе о своем прежде сказать должен, ибо виноват перед тобой. Из-за меня мы чужими стали, а когда-то как братья были... Кто знал, что жизнь такая извилистая?.. По-глупому разошлись мы с тобой. Я, я во всем виноват. И пошло — у меня своя дорога, у тебя своя. И мне было больно и обидно без тебя, пожалуй, и тебе без меня. Помнил я всю жизнь, как ты, когда я, чужой, сирота, бродяга, в Гуду пришел, ты первым из парней руку мне подал. А после я, когда тебе моя рука нужна была, от тебя отвернулся. Помню: не пошел с тобой Теклюшку защищать. Наверное, больно тебе было, не смог ты ее один у Авдея отбить, вдвоем отбили бы.
— Было больно, Ефим, было. А как же? И обидно было. И я сирота. И я один. И вот что я прежде всего понял: нельзя человеку быть одному на земле, каким бы он ни был — грешником или праведником, бедным или богатым.
Земля ведь, когда туда люди уходят, всех как бы выравнивает, все для нее одинаковы. Это здесь мы ссоримся, враждуем, ненавидим друг друга, и даже уничтожаем. А там. Но вот что над всем этим стоит — какая память о тебе останется? Ну, еще ладно, если от кого росток остается, а если, как у меня, — нет его, тогда что?.. Казалось бы, какое мне до этого дело? Ведь нет меня и никогда не будет. Но болит душа, болит: добром ли вспомнят люди, или словом худым, а может, просто забудут. А забудут — как и не жил, не было тебя на земле. Какая-то тайна нашего бытия в этом сокрыта, если не дает покоя.
— И мне знакомо это. И мне нет покоя. Иной раз кажется, что та память, о которой ты говоришь, как продолжение жизни.
— Это ты точно говоришь. Нам бы с тобой, Ефим, по одной тропе до конца идти, а мы по разным пошли. Хотя, сколько живем с той поры, столько наши тропы рядом вьются. А когда пересекались, к добру не приводили. Тяжело, очень тяжело было ощущать это. А вот опять сошлись. Не знаю, как ты, а я, как только тебя увидел, подумал, что наконец-то все между нами изменится.
— С тем и приплыл, Осип.
— Как хорошо, что с Валиком приплыл. Вырос парень. Мужчина. Узнал меня. Обнял. Так сын никогда не обнимал, когда еще человеком был. Хотя, может, он человеком и не был никогда. А почему? Не смог я человеком его воспитать.
Валик, когда они разговаривали у крыльца, присел на колоду, смотрел вдаль, хотел понять, как мог здесь так долго жить дед Иосиф, сначала один, потом с женщиной, которую любил, и не представлял этого. Думал: наверное, только страшная обида на односельчан держала старика здесь — не мозолю вам глаза.
— Оно так и не так, — говорил Ефим. — Никто не знает, каким рождается человек. Как говорят, и яблоня может быть хорошая, а яблоко...
— Никому не говорил, а тебе скажу: не с моей он яблони, не моего корня. Но за это я Марию ни разу не упрекнул. Когда с плодом взял ее, так спрос с меня за то, каким плод тот созрел. Так что отвечай, Осип!.. Вот и отвечал, и перед людьми, и перед самим собой.
— Н-да. Сложно все это. Очень.
— Я тебе больше скажу. Валик не слышит? Не надо ему это. (Валик хотел подняться, уйти, но что-то будто привязало его к колоде.) Нет, не слышит. Тогда, когда деревню сожгли, когда людей уничтожили, я сына своего хотел застрелить. Палач он, с врагом был. Винтовку на него наставил — и не смог. И здесь моя вина перед людьми. Он же после этого еще столько зла сделал.
Иосиф надолго умолк. Молчал и Ефим. Валик сидел ошеломленный, не знал, что делать. Он хорошо помнил полицая Стаса, сына деда Иосифа. Помнил, что Стас не однажды наставлял на малышей винтовку, пугал. Помнил, как горела деревня...
— Здесь тебе никто не судья, — наконец сказал Ефим. — Здесь сам себя или осудишь, или оправдаешь.
— И я так думаю. А что выбрать, и сейчас не знаю. Бывает, злюсь на себя. Хотя знаю — нельзя. И Теклюшка всегда говорила, что злиться на людей нельзя. Нельзя, как бы тебя ни крутила жизнь. Понимаешь? Ослепнешь, человека в человеке не увидишь. И в себе — тоже. Озвереешь. Я, может, еще недавно от злобы незрячим был. В город шел людям за Теклю мстить. Теклю у себя держали, издевались над ней как хотели. Говорила, если бы не грех, так руки на себя наложила бы. Зверем к ним шел, хотя не знал, что буду делать, но — зверем. Может, зверем и остался бы, если бы не встретил Катю с мальчиком, а потом — Надю со Светкой. Увидел их — и опустились руки, душа оттаяла. Вот оно как.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: