Владимир Саламаха - 2. Чти веру свою

В Гуде, вернее, на островке, взяли с собой Михея. Николая оставили: ему с его деревяшкой в лодке сидеть неудобно. Да и при детишках и при женщи­нах кто-то должен быть.

Сначала подплыли к дому Кучинского. Венец, на котором лежал обуг­ленный подоконник, чернел над водой. Конечно, в доме уцелел пол, сгореть он не мог, был в воде.

Заглянули внутрь: в обугленном четырехугольнике, оставшемся от дома, плавали угли, куски обгоревших досок. Уцелела печь, тоже черная, обгоревшая.

Поочередно, плавая вокруг дома, опускали в воду длинные весла, стуча­ли по полу, исследуя его — нет ли тела. Впрочем, если бы было, так давно всплыло бы, знали это, но все же...

Убедившись, что нет трупа, отчалили. Ефим, когда плыли в луга, вновь повторил, что Иосиф, когда загорелась хата, был на взгорке и плыть к ней не мог — лодку им оставил. Без нее поплыл? Такого не может быть: сумасшедший, что ли? Вода высокая, холодная, руки и ноги сведет и — поминай как звали!..

А пожар был страшный. Горела хата, искры от нее перебросились на кры­тый соломой сарай и дощатый навес. Все выгорело до самой воды.

С Ефимом согласились, поплыли к реке. Тщательно осмотрели этот берег, где утром, когда исчез Иосиф, обнаружили у воды следы босых ног. Затем не торопясь начали спускаться вниз по течению, останавливаясь у каждого куста.

Искали целый день и заброденские мужики, и Савелий с Ефимом и Нико­лаем. Искали, когда сошла большая вода, — нигде ни следа. За то время, что были вместе, Савелий несколько раз порывался отдать Ефиму бумагу, в которой сообщалось, что его сыновья, Никодим Боровец и Иван Боровец, без вести про­пали, но так и не отважился. Сдерживал себя, хоть и боялся, что старик, устав ждать, пойдет в военкомат, тогда как? И однажды вечером Савелий сказал:

— Дядь Ефим, прошу тебя, пока я сам все до конца не выясню о Нико­диме и Ване, ничего не предпринимай, никого не слушай, ни о чем никого не спрашивай, никуда не пиши. У меня одна зацепка есть, подсказывает она, что твои ребята живы. Прости меня, но пока не могу ее открыть тебе. И дядю Кечика просить об этом буду — и с его сыном такая же история. Не хочу, чтобы кто мне мешал, со следа могу сбиться.

— Есть?! — оживился старик. — Коль надо для дела, не открывай, тер­петь буду.

— Есть, верь мне и жди. Хорошо?

Что-то подсказывало Савелию, что все трое в начале войны могли быть где-то здесь. Вспоминалось, как совсем недавно, возвращаясь из города пеш­ком, где был по делам, идя проселками, так ближе, завернул на один хуторок в лесу, пить захотелось. У покосившейся избушки встретила его старуха. Поздоровавшись, попросил Савелий воды. Старуха, прежде чем дать напить­ся, долго всматривалась в его лицо, Савелию даже стало неловко — кого-то в нем хочет признать. Не плохого ли человека? Хотел спросить об этом, но старуха, растягивая слова, дрожащим голосом проговорила:

— Я на вас, детки, почему смотрю. В начале войны, когда немец еще сюда не дошел, трое солдатиков у меня ночевало. Один русый, голубогла­зый, как вы. Двое темноволосые да темноглазые, похожи меж собой. Может, братья. По разговору поняла, что из близких отсюда мест. Слышала, как меж собой говорили, домой ли им идти, или дальше, на восток. Долго решали, как быть. Меня не спрашивали, а я и не вмешивалась: каждый сам свою судьбу правит.

— Это верно, — согласился Савелий.

Старуха вновь пристально посмотрела на него.

— И куда они пошли? — спросил он, уже не выдерживая ее взгляда.

— На восток. Я им кувшин с водой в дорогу дала. Говорю, вода с нашей земли, не бросайте кувшин, как воду выпьете. Где будете идти, пить захотите, воду найдете в реке, озере, в кринице, колодце — кувшин у вас в руках... Идти вам далеко, пригодится он. А когда придете к людям, которые вам нужны, отдайте какой хозяйке. Тогда один, черненький, говорит: «Бабушка, мы его вам после войны вернем, вот увидите!» А другой, что русый: «Зря ты так, дойдем ли...»

— Бабушка, меня среди них не было — сказал Савелий.

— Не было, — сказала старуха, — я признала бы. А смотрю на вас, детки, не потому, что кувшин мне нужен. Хочу знать, живы ли. Как кто идет по доро­ге в форме, так и смотрю...

Старуха вздохнула, молча зашла в сени, вернулась оттуда, держа в руке кувшин с водой, подала Савелию:

— Пейте.

Савелий не торопясь попил холодной воды, поблагодарил и пошел своей дорогой. Шел и думал, что ошиблась старуха, не местные это были ребята. Местные обязательно завернули бы домой с родителями повидаться, а уж потом решили, как дальше быть. Будь среди них он, Савелий, именно так и поступил бы: как пойдешь, не побывав дома, коль он рядом? (Не знал Саве­лий, как не знал и Ефим, что «зацепка» действительно есть, но проявится она здесь, на этой земле, через много лет...)

Ефим в знак согласия молча кивнул головой. Не знал он, даже не дога­дывался, что Савелий еще не определил для себя, как будет искать следы его сыновей. Сейчас Савелий думал об одном: как не лишить старика надежды? Лишишь, значит заживо похоронишь Ефима.

13

...Иосиф за семь лет, как ушел из Гуды и до сегодняшнего дня, когда Кате­рина увидела его, вообще никого из знакомых, не то что бывших односельчан, не встречал.

На хуторе, конечно же, никто из них не мог появиться, разве что Ефим, это он когда-то рассказал ему о Кошаре, о ее хозяине и как туда добраться.

Знал Иосиф, что однажды, когда началась коллективизация, а в Гуде уже был колхоз, Ефимова Марфа сказала мужу, чтобы тот спустился к Кошаре, посмотрел, что там и как. Время было неладное. В округе мужиков, которые не шли в колхозы, держались своего хозяйства, начали раскулачивать, ссылать в чужие земли. Ссылали семьями, детишек не щадили. Каково там, в Коша­ре?.. «Может, пока все уладится, нужно забрать к себе Антоновых меньших ребятишек да внуков, а там как бог даст. Хотя вряд ли кто осмелится отобрать у нас чужих детишек, — рассуждала она. — Люди — не звери».

Безусловно, об Антоне и его семье Ефим рассказал Марфе раньше, чем Иосифу, — от жены он ничего не утаивал, но больше никто в Гуде не знал о Кошаре и ее хозяине.

И хотя к тому времени дружба между Ефимом и Иосифом постепенно угасала, Ефим на всякий случай (мало ли что может случиться с ним в дороге) поведал Иосифу, что поплывет туда.

Иосиф вызвался плыть с ним. Дорога неблизкая, вдвоем сподручней, но Ефим отказал ему, дескать, не надо, чтобы Антон знал, что еще кто-то, кроме его бывшего работника, знает о хуторе, тем более как туда добраться. Даже если Иосиф спрячется где-нибудь на берегу реки, Антон, провожая детишек, обнаружит его. Зачем тревожить хозяина хутора?

Но Иосиф понимал, что совсем по иной причине Ефим не хочет брать его с собой. Помнил Ефим один случай из их давнишней дружбы, когда не помог Иосифу, а ему очень нужна была помощь. Может быть, в ином направлении пошла бы Иосифова жизнь...