Владимир Саламаха - 2. Чти веру свою

Иосиф думал о встрече с Катей, но не представлял, что она будет та­кой неожиданной и в такое неподходящее для него время. Гром среди ясного неба: Катя!..

Она, как только увидела его, так сразу же и признала, закричала: «Дядя Иосиф!..»

И он узнал ее. Еще не увидев, по голосу понял: она...

Услышав ее голос, Иосиф от неожиданности чуть не лишился чувств: подкосились ноги, он пошатнулся, но устоял, до хруста сжав рукой костыль, на который опирался. Катя закричала, и показалось, что в его выстужен­ную, опустевшую душу мгновенно ворвалось что-то пусть подзабытое, но уж очень дорогое и близкое. Словами это высказать можно разве что так: в темной холодной ночи вдруг дохнуло теплом, озарило вспышкой света. Да, да, дохнуло тем ранним весенним теплом, озарило тем светом, что случа­ется на исходе зимы, — вдруг на мгновение коснется тебя, взбодрит и тут же исчезнет, оставив волнующие воспоминания...

И сразу перед глазами промелькнула затопленная Гуда... Увидел угрю­мого, неприветливого Ефима на взгорке — махал в темноте фонарем: не ему ли светил?.. Если ему, если знал, что он плывет, так зачем было светить, коль затем так жестоко поступил с ним?

Увиделась горящая хата, освещенный отблесками пожара клин бора... К нему, к бору, от взгорка плыл Иосиф. Плыл, как и прежде на спине, время от времени приподнимая голову, и глядел в сторону сарая, где нашли спасе­ние люди, и не видел там Кати — хотя как во тьме различишь. Чувствовал, что нет ее на островке среди односельчан.

Все это на мгновение представилось ему, промелькнуло перед глазами, и вот она, Катя, наяву перед ним, да не одна, а с сыночком, как две капли воды похожим на Петра...

Иосиф, взглянув на Катю с мальчиком, испугался: вдруг их увидят те, за кем он «охотится», да подумают, что мать и ребенок родные ему. Тогда не миновать беды.

Кое-как уняв волнение, на ее крик: «Это ты, ты!..» ответил нарочито холодно: «Обознались, гражданочка» да «мальчика не пугайте...».

Сказал, будто между собой и нею возвел каменную стену, будто огородил их своеобразным оберегом — чужие, незнакомые мне, не трогайте их...

Увидел, как Катерина после его слов будто увяла, а через мгновение, спохватившись, начала успокаивать сыночка. Иосиф быстро перекрестил их и, не дожидаясь, пока Катя вновь направится к нему, поспешил прочь — как можно дальше от них!

Взволнованный, испуганный, он как только мог быстро удалялся от база­ра, часто стуча костылем по булыжной мостовой, посматривая по сторонам — не преследует ли кто. Поняв, что на улице никому нет до него дела — обыч­ный нищий, каких много, пошел медленнее.

И еще боялся Иосиф, что Катя опомнится и бросится вслед за ним, но и ее не было на улице.

Он отошел от базара на квартал, остановился только тогда, когда в конце улицы уперся в большой кирпичный дом. Посмотрел — какое-то важное учреждение, возле крыльца людно, по обеим сторонам улицы стоят легковые автомобили, а недалеко от них прохаживается милиционер.

Отдышавшись, Иосиф перешел на другую сторону улицы, остановился в тени старых лип, осмотрелся и еле сдержался, чтобы не прокричать: «Что же это я?.. Эх, Катя, Катя... Бери на руки малого да скорее беги прочь! Тот, кто присматривался ко мне, может пристать к тебе, чтобы выведать, кто я и откуда, да не связан ли с тобой, не тебе ли отдаю деньги. И тебя напугает, и ребенка, такие люди ни перед чем не остановятся, если почувствуют свою выгоду».

То, что за ним следит какой-то крепкий молодой мужик (а ему очень надо было, чтобы за ним следили, чтобы взяли, потащили к той, с которой он рано или поздно обязательно должен встретиться), Иосиф заметил сразу же, как только стал возле ворот.

А заметил — будто током пронзило: уж очень похож этот мужик на того, с которым как-то зимой столкнулся здесь, на базаре, когда работал в городе. Такой же кругленький, и лицо у крепыша такое же — маска, ничего не выражает. И глаза бегают по сторонам, выискивают, на чем или на ком остановиться.

Тот мужик в ту голодную зиму, когда фронт отошел на запад, требовал, чтобы Иосиф за кусок конины отдал ему свой добротный, почти новый тулуп. Иосиф, поняв, что перед ним самый обычный спекулянт, шкурник, въедливо спросил: «Ты что, отвоевался?.. » Спросил и испугался, когда тот пригрозил, что позовет милиционера, мол, он тебе покажет, кто отвоевался. «Да кто ты такой?.. »

Иосифу было не по себе: мужчины воевали, кто вернулся израненный — работал. До изнеможения работали женщины, дети, подростки. Сколько людей голодало, а на базаре заправлял здоровый, лет сорока пяти мужик.

И вот сейчас перед Иосифом стоял молодой мужчина, похожий на того шкурника. Может, сын? Или младший брат? А может быть, просто похожий? Кто знает... В любом случае получается, что живуче их, этих людей, племя. Наверное, в этом же племени женщина, к которой Теклюшка попала в плен...

Вообще-то, главное, что Иосиф напал на их след. Очень хорошо, что они им заинтересовались. Он уже думал, как найти ту, что издевалась над Теклюшкой. И однажды решил: прикинусь нищим, займу ее место у входа на базар. И стал, протянул руку: «Подайте...»

Рядом ходят люди — горожане и деревенские. Кто подаст какую копейку, а кто молча пройдет мимо — не у каждого есть чем поделиться с нищим.

Стыд сжигал Иосифа, каждый поданный грош — будто кипятком в лицо! Но держался как только мог. А вскоре напротив него остановился какой- то молодец. Из-под черных густых бровей бросил на него колючий взгляд. Иосиф свой не отвел, выдержал, хотя холодок пронял тело, через некоторое время тот, ничего не говоря, исчез.

Понял Иосиф, что «клюнул» на него парень, как щука на наживку. Клю­нул, но сразу заглатывать не стал, ушел, не иначе, чтобы посоветоваться, как быть дальше с тем, кто самовольно стал, как говорила Теклюшка, на хлебное место. И в подтверждение, что «клюнул», через некоторое время парень вновь не торопясь прошел возле Иосифа, стал в отдалении и долго смотрел ему в лицо, наверное, чтобы хорошо запомнить. Иосиф сделал вид, что не замеча­ет его, но и он запомнил: лоб широкий, на нем гвозди ровнять, глаза темные, зубы редкие, желтые, посреди, в верхнем ряду — вставной металлический.

Иосиф как ни в чем не бывало продолжал стоять, мужчина исчез. Пони­мал, к вечеру вернется, чтобы забрать то, что подадут за день, и может быть, поведет туда, где удерживали Теклюшку.

Коли так, нужно продолжать просить подаяние. Ничего, что стыдно, выдержит. Только бы никто из гуднянских мужиков не появился, те нище­му обязательно подадут. И могут узнать его. Да и сам Иосиф может себя выдать.

Это будет ужасно. Не объяснишь же, почему стоишь с протянутой рукой, хотя вряд ли кто будет слушать, скорее всего, презрительно покачает головой, отойдет подальше. И вдруг ужаснулся: размышляет о себе, а на базаре оста­лись Катя с сынишкой!..