Владимир Саламаха - 2. Чти веру свою

— Так в чем дело? Зовите его, — осторожно советовала Надежда.

— Нет, нет, нет! — махал руками старик. — Ты что? Это я так, к примеру. Умом, может, и мог бы позвать, а сердцем... Придут мои сыновья, твой Игна­тий, что скажут, узнав что его сын творил? Что к врагу на поклон пошли?..

Надежда пожимала плечами: только бы Игнатий вернулся, а что скажет, так пусть то и скажет... Но и от него, и о нем пока — никаких вестей. Сыновья... Это Ефимова неутихающая боль: сколько времени прошло — сами не отзывают­ся и никакой казенной бумаги о них нет... И об Игнатии Саперском — тихо...

Знали гуднянцы, что Ефиму ждать вестей от сыновей вдвойне тяжелее, чем иному отцу. Он, провожая Никодима и Ивана на войну, своим напутствием словно закрыл им дорогу к дому. Тогда, упав за деревней на колени, Ефим то ли благословлял, то ли предостерегал сыновей, перекрестив, молвил: «Пусть не тронет тебя, Никодим, и тебя, Иван, пуля. Пусть огонь и меч обойдут вас... благословляю вас на ратное дело... и нет вам пути назад без победы».

Победа пришла, а сыновья не вернулись. И в тот год, как она покатилась по земле, и сейчас, через семь лет, о них по-прежнему ничего не известно. Об остальных гуднянцах, кто не вернулся с войны, — сколько же их полегло! — давно уже ясность есть: где, когда, при каких обстоятельствах. И в каких землях лежат — в своих ли, чужих...

4

К дороге, ведущей от шоссе в Гуду, приехали засветло. Еще не доехав до дороги метров сто, постучали по кабине, чтобы шофер остановил машину: увидели Ефима.

Старик стоял у огромного старого дуба, росшего у дороги близ шоссе. Рядом — запряженная в телегу лошадь.

Ефим, увидев машину, съезжающую на обочину, а в кузове женщин, направился к шоссе. Шел он быстро, словно ему надо было сообщить им какую-то важную весть, и когда Надя, подав ему с кузова корзины, спросила, не случилось ли что, сказал:

— Наконец-то дождался. Жду битый час — ни одной попутки ни туда, ни сюда. Думал, в городе заночевали. Каково с детьми... Но где? Знакомых там нет.

— Ничего, добрались, — сказала Надя, первой ступая на землю и при­держивая Катю, спускающуюся за ней с высокого кузова. — Добрый человек подвез, спасибо ему.

Ефим посмотрел на шофера, вылезшего из кабины. Тот кивнул ему, будто старому знакомому, обошел грузовик спереди, открыл дверку, помог Свете и Петьке спуститься на землю и, уже обращаясь к Ефиму, сказал:

— Твои, отец?

— Мои, — ответил Ефим.

— Тогда принимай, как говорят, в целости и сохранности.

— Спасибо, — ответил Ефим и сунул руку в карман поношенного гали­фе. — Сколько вам дать?

— Ничего не надо, — замахал руками водитель. — Я не беру. Спрячь, отец, свой рубль, он у тебя не лишний.

Ефим пожал плечами: один берет, другой — нет, попробуй вас понять. Знал, бывшие фронтовики денег не берут, а молодежь, правда, не все, так и норовит...

Шофер и Ефим разговаривали, а тем временем Катя и Надя подошли к ним, хотели поблагодарить, но водитель опередил их:

— Женщины, в следующий раз, собираясь в город, метьте на понедельник или пятницу. Уже говорил, в эти дни проезжаю здесь где-то часов в шесть утра. Будете стоять — заберу.

— Спасибо, добрый человек, — сказала Катерина. — Таких, как вы, сейчас мало. И взял, и рассказал, и привез, и денег не берете. Вас нам сам бог послал.

— Бог не бог, а помогать друг другу надо. Не мне судить, какой я. Но знаю, хороших людей много на земле. И я их немало повидал. Думаю, вы — тоже. Правда, отец? — шофер вдруг обратился к старику.

Ефим, соглашаясь, кивнул.

— Бывайте, — сказал водитель и легко для своих далеко не молодых лет вскочил в кабину, посигналил, поехал.

Света и Петька помахали машине вслед.

— Познакомились? — спросил Ефим, подойдя к телеге, подсаживая на нее Петьку, и словно подтвердил слова Катерины: — Сразу видно, хороший человек.

— Еще бы! — согласилась Надежда. — И хороший, и говорит, что како­го-то старика часто подвозит в город, забирает его возле кошарской дороги. А потом из города везет назад. А тот старик, чтобы ты знал, дядя Ефим, похож на Иосифа Кучинского.

— Что ты говоришь?! — воскликнул Ефим. — Вы его видели? Говорили с ним?.. Значит, жив Иосиф, жив...

— Видели. Я-то его не видела, — сказала Надежда. — Катя видела. — И обращаясь к ней, будто потребовала: — Говори!

— А что говорить? — вздохнула Катерина. — Видеть-то видела, а толку? Ну, похож на дядю Иосифа. Подаяния просил. Я к нему: дядя, дядя!.. А он: «Ошиблись...»

— Так, может, ошиблась?

— Может быть. Шофер говорил, что того старика Антоном зовут.

— Антоном? Ну, тогда ошиблась, — тяжело вздохнул Ефим. — Никак это Антон, хозяин Кошары. Но если не Иосиф, так пусть бы Антон. И тот, и этот мне ох как нужны! Даже не знаю, кто больше. Кажется, я вам про него, хозяина Кошары, как-то рассказывал. В молодости я у него работал. Стоящий человек. Крепкий был хозяин. Но раскулачили, сослали вместе с семьей. Детишек у него было много. Двое первенцев старше, чем мои ребя­та, а за ними — целый выводок, мал мала меньше. Наверное, с дюжину... Знать, выжил, вернулся.

— А еще говорил шофер, — продолжала Катерина, — а он человек раз­говорчивый, и фамилия у него Говорков, — что у Антона умерла хозяйка. Вернулся, говоришь... А потом Говорков сказывал — года два тому отку­да-то вернулась его хозяйка. Может быть, из Неметчины. А может, еще из каких мест.

— Да, была у Антона хозяйка. Но здесь что-то не вяжется. Получается, что жил без нее два года? Хотя всякое может быть: сослали, жили в ссылке, затем оправдали, он поехал посмотреть, стоит ли домой возвращаться, а она там от него вестей ждала. Но все же, наверное, обозналась ты, Катенька.

— И я говорю, наверное, обозналась.

Не спеша разместились на телеге. Женщины и Света сели сзади. Ефим пристроился впереди, посадил на колени Петьку, сказал:

— Нокать, внучок, будешь.

— А хворостинка? — спросил тот.

— Хворостинки не надо. Тихо поедем. Вечереет. В колее корни перепле­лись, узлов не счесть. Не надо, чтобы Буланчик ноги поранил.

— Но, но! — крикнул Петька.

Конь легко тронулся, колеса громко застучали по сухим корням.

Молчали. Все думали об одном: неужто Катя видела Иосифа? Если его, значит, жив! А это круто меняет жизнь сельчан.

— Вот что, девчата, — вдруг сказал Ефим. — Не я буду, если не узнаю, Антон это или Иосиф. Вы мне будто факел в душу бросили. Все пылает, спасу нет. Об Антоне подумаю — не становится легче. Хотя, вряд ли это он — еще никто из тех, кого раскулачивали и кого я знаю, назад не вернулся. Не слышно пока, чтобы их простили.

— Успокойся, дядя Ефим, — сказала Надя. — Волнуйся — не волнуйся, ничего не изменишь. Нам тоже не по себе: он — не он. Мы не хотели, чтобы ты расстраивался. Что, нужно было молчать?

— Нет, правильно сделали, что сказали, — глухо проговорил старик. — Догадка одна у меня возникла насчет Иосифа. Я когда-то ему о Кошаре рас­сказывал. Намного раньше, чем вам. В коллективизацию, тогда мы с ним дружили.