Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— А вам сколько было?

— Семнадцать.

— И вы теперь замужем?

Она улыбнулась.

— Нет, не замужем.

— Так, значит, девица? — Он посмотрел в зал и, выдержав красноречивую паузу, обратился к Давиду:

— В деревне, у крестьянина, тебя, конечно, хорошо кормили. А мы в городе и хлеба подчас не видали. Так что тебе, можно сказать, повезло. А теперь скажи: заметил, ты, кто первым обидел твою мамашу — тогда на площади?

Давид покачал головой. Четверо учеников в заднем ряду взобрались на стулья.

— Где ты стоял в это время?

— С мамой.

— Тем более ты должен был видеть, кто первым ударил твою маму. Не так ли?

Иоганна не утерпела.

— Он уже по дороге все время плакал, а на площади обхватил колени матери и не отпускал.

— Свидетельница, вы будете отвечать, когда вас спросят.

— Потому что я уже все знал наперед, — пояснил Давид, глядя на Иоганну.

Председатель ласково остановил его:

— Обращаться ты должен только ко мне.

— Цвишенцаль еще дома у нас вытащил из кармана револьвер.

— А откуда ты знаешь, что это был Цвишенцаль?

— Он был начальником квартала. Он прицелился в маму. А потом засмеялся и говорит: «Торопиться некуда, успеется. Сначала мы совершим воскресную прогулку». Так что я уже все знал наперед.

После перерыва председатель объявил; что допрос свидетелей окончен. Суд заслушает теперь заключение судебного психиатра касательно вменяемости подсудимой. Но тут между защитой и обвинением завязалась небольшая перепалка.

Защитник спросил, воспользовался ли прокурор своим правом приглашать свидетелей?

— Очевидно, нет, иначе я допросил бы их.

— Но ведь в момент убийства Фрейденгеймов присутствовало не менее ста человек — одни как прямые соучастники, другие просто как зрители. Для вынесения справедливого приговора чрезвычайно важно, чтобы присяжные знали причину, почему прокурор не счел нужным вызвать в суд хотя бы одного из очевидцев.

— Прокурор может приглашать или не приглашать свидетелей, по своему усмотрению.

— Очевидно, прокуратура не отважилась даже на попытку обелить Цвишенцаля на основании показаний очевидцев.

— Такого рода заявления неуместны во время судебного разбирательства. Приберегите их для своей речи.

— В качестве защитника подсудимой я считаю своим долгом еще до заслушания экспертизы обратить внимание присяжных на следующее существенное, больше того — решающее обстоятельство в этом процессе. Цвишенцаль, убийца Фрейденгеймов, после падения нацистского режима не был привлечен к судебной ответственности. А между тем свидетели Франк и Фаульштих сразу же по окончании войны письменно обратились в прокуратуру с просьбой выслушать их. Недавно, узнав, что Цвишенцаль заключен в предварительную тюрьму по обвинению в спекуляции, оба свидетеля опять пытались выступить с показаниями. Однако ничего не вышло. Судебный следователь так и не пожелал допросить их. Цвишенцаль был выпущен на свободу.

— О чем это вы, собственно, говорите? — резко оборвал защитника прокурор. — Не Цвишенцаль сегодня на скамье подсудимых, а застрелившая его Руфь Фрейденгейм!

— Сегодня на скамье подсудимых немецкое правосудие, — твердо возразил защитник.

— Да, так оно и есть, — вслух сказал присяжный доктор Бук, обращаясь к профессору Габерлейну.

Налитое кровью лицо председателя еще больше побагровело.

— А теперь вы, надеюсь, позволите судебному эксперту взять слово?

Защитник ответил так же твердо:

— По законам страны, при вынесении присяжными вердикта должны быть приняты во внимание мотивы преступления. Очевидно, и судебный эксперт в своем заключении исходил из того, что подсудимая застрелила нациста, убийцу своих родителей, которого по существующему кодексу надо было приговорить к смертной казни; но убийца, невзирая на это, сумел полностью избежать наказания.

Психиатр, тощий, носатый, в золотых очках, с черными усами и бородкой клином, напоминал птицу. Жесткие волосы, торчащие хохолком, довершали сходство. Среди специалистов он был известен как автор нескольких изысканий в области психоаналитического учения Фрейда и пользовался уважением как ученый. К судьям он обращался с видом профессора, поучающего студентов. Среди лиц, освобожденных из концлагерей, заявил он, наблюдаются душевные заболевания, симптомы которых до прихода нацистов к власти не были известны. Об этих новых душевных образованиях психиатр может судить пока лишь умозрительно.

— В случае фрейлейн Фрейденгейм, которая семнадцатилетней девушкой попала в лагерь смерти, а затем в дом терпимости, психолог встречается с особенно ярко выраженным и тяжелым заболеванием. С первого взгляда она кажется нормальным человеком. Но это обманчивое впечатление. Чтобы правильно ориентировать присяжных, я должен сказать, что люди, заболевшие психически в результате тяжелых душевных потрясений, теряют, как правило, способность логического мышления и отличаются гипертрофированной эмоциональностью. Фрейлейн Фрейденгейм мыслит вполне логично, я бы даже сказал, с известной остротой. Кроме того, несмотря на тяжелые переживания, она сохранила полное душевное равновесие, как будто с ней ничего экстраординарного не случилось. Объяснить это состояние можно только тем, что во время пребывания в публичном доме и Аушвице вся эмоциональная сфера подверглась у нее полному распаду. Чувства ее умерли. Она убивает человека выстрелом, а потом спокойно отправляется домой и безучастно ждет ареста. Она ничего при этом не ощущает — ни тени страха или раскаяния. Мало того, она заявляет, что чувствует себя даже лучше, чем раньше, точно человек, выполнивший какую-то неизбежную обязанность. Объяснить это можно только тем, что полная атрофия чувств повлекла за собой атрофию и тех обусловленных чувствами торможений, без которых немыслима никакая жизнь в человеческом обществе. А отсюда следует, что чувство вины и ответственности ей просто недоступны. Фрейлейн Фрейденгейм, эта достойная сожаления жертва нацистов, не может отвечать за совершенное ею преступление. Ее следует поместить в психиатрическую больницу.

Руфь случайно подняла глаза и удивилась. Что за притча? Прокурор на каждое слово эксперта кивает головой, словно он целиком с ним согласен. Эксперт сел на место, но тут же в изумлении вскинул голову и с величайшим интересом посмотрел на защитника, который взял слово для следующего заявления.

— Я имею предложить суду официально заверенное заключение профессора К. Профессор К., ученый с европейским именем, — бывший учитель присутствующего здесь судебного эксперта. Прежде чем передать суду как самое заключение, так и восемь нотариально заверенных копий, я позволю себе, с разрешения господина председателя, зачесть здесь некоторые принципиально важные места. Так, профессор К. пишет: