Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Надо подумать, — пролепетал Петр, губы у него дрожали.

— All right. Ступайте и подумайте хорошенько.

Они неохотно попрощались с капитаном. Катарина сделала ему небольшой книксен. Провожая их глазами, капитан сочувственно улыбался, словно думал про себя, что эти мальчики станут когда-нибудь очень и очень неплохими немцами.

Суд был назначен на 15 мая. Процесс имел принципиальное значение, и отец Иоанна писал накануне в своей газете:

«Блюстители закона, в сущности, амнистировали убийцу Фрейденгеймов. Дочь, отданная нацистами на поругание, привела в исполнение приговор, которого по закону заслуживал убийца ее родителей. Жертва нацистов выполнила то, что отказались выполнить блюстители закона. Кто же должен сесть на скамью подсудимых?»

Все южногерманские газеты прислали корреспондентов, а из Мюнхена прибыло даже двое. За час до начала процесса зал суда, высокий, сверху донизу обшитый дубом, наполнился до отказа. Петр, Иоанн и Ученый прошмыгнули украдкой — дети и подростки на процесс не допускались. Ужа выводили дважды, но он все-таки устроился в последнем ряду, потеснив Петра. Капитан Либэн и отец Иоанна заняли места в первом ряду, подле стола защитника. Стол прокурора был с другой стороны. Справа и слева от судейской кафедры разместились присяжные — профессор истории Габерлейн, философ и математик доктор Бук, пожилая женщина и трое ремесленников.

Председатель и два члена суда были заняты беседой, когда в зал ввели Руфь. Она была все в той же люстриновой юбке и розовой вязаной ночной кофточке. Взгляды пятисот зрителей словно отскакивали от нее. Это была уже не та мертвая девушка, которую спессартский лодочник переправил на другой берег.

Мартин, Давид и Иоганна находились в комнате свидетелей. Рядом с ними сидели еще два очевидца — те самые, что уже дважды тщетно порывались дать показания против Цвишенцаля. На этот раз их вызвала защита. Они тихо переговаривались, вспоминая в подробностях сцену убийства на рыночной площади. Иоганна схватила было Давида за руку, но он вырвал ее и сказал, стиснув зубы:

— За меня не беспокойтесь.

— Сначала ударил Цвишенцаль!

— В том-то и дело, — отозвался второй. — Это и было как бы подстрекательством к убийству. — Но тут ему бросилась в глаза табличка на стене: «Всякие разговоры между свидетелями воспрещены», — и он покосился на сидевшего поодаль Головку. Тот все еще находился в предварительном заключении. Рядом с ним стоял конвойный.

Пока председатель суда задавал обычные вопросы о личности подсудимой и наконец спросил, признает ли она себя виновной в том, что 16 марта 1947 года в восемь часов вечера застрелила Цвишенцаля, присяжный доктор Бук чертил на бумаге какие-то геометрические фигуры. Он поднял голову только при вопросе председателя:

— Жалеете ли вы о содеянном?

Руфь ответила:

— Об этом я никогда не пожалею.

— Разве жизнь человека так мало для вас значит?

— Много для него значила жизнь моих родителей!

— И вы не чувствуете себя виновной?

— Я чувствую себя куда спокойнее.

— Вот так так! — сказал председатель и с улыбкой посмотрел в переполненный зал.

Председатель, закадычный друг того судебного следователя, который выпустил на волю Цвишенцаля, происходил из старой семьи юристов: дед его был баварским министром юстиции. Багровое лицо председателя, походившего на кабатчика, говорило о пристрастии к алкоголю, умные глаза смотрели зорко. Членом нацистской партии он никогда не был.

— Откуда к вам попал револьвер?

— Я нашла его в Спессартском лесу прошлым летом, в июле, когда шла сюда пешком из Франкфурта.

— Револьверы и в Спессартском лесу не валяются на дороге.

— Какой-то прохожий застрелился. Я взяла револьвер на всякий случай, если кто-нибудь вздумает приставать ко мне.

— Вы боялись мужчин? — Только подергивание правого века выдавало усмешку председателя. — Но ведь в Вюрцбурге у вас не было основания бояться мужчин. Вы жили с доктором Мартином. Знал он, что у вас есть револьвер?

— Нет. Я его припрятала. Мне было известно, что Цвишенцаль по-прежнему живет в Вюрцбурге.

— И вы чуть ли не год прятали у себя револьвер, чтобы застрелить Цвишенцаля?

— Да. — Она кивнула с видом человека, уверенного в своей правоте.

— Убийца созналась. Мотивы убийства ясны. Все ясно. Заранее обдуманное преступление. Нам остается только удалиться и вынести приговор, — пошутил профессор Габерлейн, обращаясь к доктору Буку, который вновь принялся за свои геометрические фигуры.

Когда ввели Головку, кто-то среди общего молчания заметил вслух:

— Этот субъект промышляет не только звездами.

Широкоплечий великан стал рядом с Руфью. Вместе они точно сошли со страниц «Путешествий Гулливера».

— Расскажите суду о том, что вы видели своими глазами.

— Я проводил моего друга до самой калитки и попрощался с ним. В ту же минуту до меня донеслись три выстрела, и я поспешил назад. В палисаднике я увидел фрейлейн Фрейденгейм, она прошла мимо меня. В руке у нее был револьвер. Цвишенцаль лежал на земле в луже крови. Он уже не дышал. Я тотчас же заявил полиции.

— А как вела себя обвиняемая? Проявляла она признаки душевного расстройства?

Великан с высоты своего роста оглядел Руфь и покачал головой.

— Она была так же спокойна, как сейчас.

Следующим ввели Мартина. Вопреки всем правилам, он подошел к Руфи поздороваться — они давно не виделись. Руфь сказала: «Мартин!» Тон, которым она говорила, взволновал его, и он снова взял ее руку в свою.

Мартина не стали приводить к присяге, над ним тяготело подозрение в соучастии. Председатель спросил его:

— Вы состоите в сожительстве с обвиняемой?

— Фрейлейн Фрейденгейм живет у меня.

— Вы выражаетесь осторожно. Для вынесения справедливого приговора важно, чтобы суду был известен образ жизни обвиняемой.

Мартин оттянул верхнюю губу, оскалив слишком длинные зубы. С злой усмешкой он сказал, глядя куда-то в землю:

— Фрейлейн Фрейденгейм была угнана в Аушвиц, а потом в Варшаву, в публичный дом. Полагаю, что и эта сторона ее жизни должна быть известна суду — для вынесения справедливого приговора.

— О том пусть судят присяжные. Скажите, свидетель, вы в свое время собирались жениться на подсудимой?

— И теперь собираюсь.

Председатель обратился через голову Мартина прямо в публику:

— Раз вы так близки с подсудимой, вам, конечно, было известно, что она хранит у себя револьвер, рассчитывая убить Цвишенцаля? — Он впился глазами в Мартина. — Отвечайте же суду!

— Вы не ко мне обратились. Вы адресовались к публике.

— Предупреждаю, свидетель, вы можете навлечь на себя взыскание за неуважение к суду.