Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Только подойди, разбойник, только подойди! Уж ты-то от меня не уйдешь! — Сторож стоял на высоком берегу и торжествующе размахивал над головой палкой.

Ханна невольно обвила шею возлюбленного, а он обхватил ее талию и положил руку на бьющееся сердце под маленькой твердой грудью.

Мальчик стоял сам не свой от страха, готовый бежать, и озирался, не зная, куда броситься. Бежать было некуда. На другой берег он перебраться не мог — река была слишком глубока, а на этом стоял сторож с приплясывающей в охотничьем раже собакой. Попался!

Сторож, которому не видна была сидевшая за кустами влюбленная пара, с трудом сполз с крутого берега к воде.

— Сейчас же иди сюда!

Мальчик отступил к противоположному краю островка.

— Сию же минуту иди, не то я тебя так излуплю, что своих не узнаешь! — Сторож, беснуясь, топтался на узкой полоске прибрежного песка.

Тут мальчик понял, что старику вброд через протоку не перейти. Засунув руки в карманы штанишек — куртки на нем не было — он преспокойно заявил:

— Не пойду.

Ханна тоже это поняла. Она и другой рукой обхватила шею любимого и откинула головку. Внезапно она почувствовала его руку на груди, к детской радости примешалось новое чувство, взгляд стал по-новому жарким, и губы полураскрылись. Она привлекла к себе голову Томаса.

Мальчик изумленно уставился на них, но все-таки поглядывал и на сторожа.

— Ну, пойдешь или нет?

Он отрицательно замотал головой и снова уставился на парочку.

Этот первый в их жизни поцелуй длился очень долго.

Сторож уселся.

— Все равно от меня не уйдешь.

Началась осада.

С подавленным стоном Ханна снова отыскала губы Томаса. Но тут же впилась ногтями ему в шею, оттолкнула от себя и убежала в дальний конец острова.

Боковые стенки купальни рухнули. Высоко взвилось пламя.

Мальчик сел, достал из кармана бутерброд, поднял верхний ломоть, проверил, нагнув голову набок, много ли там масла, и, прежде чем приняться за еду, аккуратно опять сложил оба ломтя. Он чувствовал себя в полной безопасности.

Сторож пустился в дипломатические переговоры:

— Если подойдешь ко мне сейчас, я уж, так и быть, отпущу тебя. А как тебя звать?

Мальчуган вытянул шейку:

— Вот еще, нашли дурака! Я ведь не спрашиваю, как вас зовут.

Ханна вернулась лишь четверть часа спустя, она шла медленно, сдвинув лопатки и заложив руки за спину, словно хотела спрятать обнаженные плечи. Маленькие груди обрисовывались резче. Глаза были еще мокры от слез.

Она села на пень. И вдруг досадливо повела плечами, не в силах удержаться от смеха: мальчишка, усевшись по-турецки на траве прямо против сторожа, невозмутимо запихивал себе в рот остатки бутерброда.

Четверо сидящих составляли прямоугольник, они могли бы затеять игру в мяч. Все молчали. Собака тоже успокоилась и шлепала по воде, что-то вынюхивая.

Обугленные остатки купальни дымились, только по краям все еще потрескивали язычки пламени. Солнце поднялось уже высоко. Сторож вытащил часы, кряхтя и ворча себе что-то под нос, поднялся, свистнул собаку и поплелся к городу, где его ждал горячий суп.

Глаза мальчика просияли, голубизной они могли поспорить с небом. Как зверюшка, кинулся он напролом через заросли тальника. Они услышали всплеск воды, топот ног по полю и звонкий призывный крик, а затем и донесшийся издалека чуть слышный ответ товарищей.

Потом все смолкло. Влюбленные остались одни на земле, их разделяли пять метров луга и тайна, охраняемая драконом стыдливости.

Законы жизни чисты и чудодейственны.

Ханна по-прежнему сидела неподвижно на пеньке, спрятав обнаженные руки за спину; она держалась очень прямо, и в этой напряженной позе было что-то неприступное.

У подмышки из-под платья выглядывал край рубашки, узкая белая полоска, обрамлявшая стыдливую красоту ее шестнадцати девичьих лет. Плечи Ханны уже мягко округлились, но стан был еще чуточку худоват.

Томас двинулся к этой трогательной белой полоске, но, когда наклонился, встретился с губами Ханны.

Они лежали в траве, и руки Ханны, послушные велению сердца, тоже обнимали Томаса. Она ответила на поцелуй, безопасность которого казалась ей уже проверенной. Ее больше не мучил стыд. Ведь она лишь возвращает то, что получила.

Оба они походили на человека, который так долго голодал, что счастлив уже, когда имеет вволю хлеба. Им достаточно было поцелуя.

Головка Ханны покоилась у его щеки и с не меньшей ненасытностью повторяла все то же милое движение, откидываясь для поцелуя.

В перерывах говорили глаза, а уверенность в том, что через какую-нибудь секунду можно опять поцеловаться, придавала и перерывам всю полноту счастья.

В любви они были и учениками и наставниками.

Шли часы. Перерывов уже не было. Крохотный жук с золотисто-зеленым сверкающим на солнце панцирем мог беспрепятственно перебраться с каштановых волос Томаса на черную, словно лакированную головку Ханны и оттуда сразу попасть на ее поднятое в объятии плечо. Испугавшись белой каемки рубашки и голой округлости плеча, жук дальше не пошел, а двинулся в обход белой полоски вдоль спины, спустился в долину поясницы и снова неутомимо полез вверх по нежной выпуклости бедра и вниз к коленке, где кончалось платье и где его остановила узкая обнаженная полоска ноги.

Простая без всяких украшений подвязка растянулась и сборила у краев, совсем как у маленькой девочки, которая постоянно играет резинкой, так что маме то и дело приходится ее ушивать.

Только когда рука Томаса почти безотчетно коснулась маленькой твердой груди, Ханна снова выпрямилась.

Повинуясь внезапному порыву, она хотела поднять руки и отстегнуть бретельки, чтобы показать возлюбленному то, что ему принадлежало. Стыдливость лишила ее сил.

Опять они сидели неподвижно, щека к щеке. На них снизошел умиротворяющий покой. Но память о только что пережитом была настолько упоительна, что требовалась вся сила самоотречения, чтобы не начать все сызнова.

Ханна поднялась. Она узнала, что и поцелуй опасен. И когда они снова сидели в лодке, не отрывая друг от друга глаз, ее охватила неведомая ей прежде нежность к любимому.

Рулевого и гребца отделяло не более метра. Из нежности вновь бессознательно возникло желание.

И вот Ханна и вправду сидит у него на коленях, положив головку на сгиб его локтя, как в тот день, когда он в мечтах увлек ее на солдатское кладбище, и он находит ее губы, которые на этот раз мягко приоткрыты, и не отрывается от них.

Не управляемая никем лодка плыла посередине реки, то становясь поперек течения, то, увлекаемая им, медленно поворачивалась вокруг собственной оси. Они ничего не видели. Глаза их были закрыты.

Они глубже чувствовали друг друга в легком покачивании лодки, плещущиеся о борт маленькие волны находили свое продолжение в чувствах, порождая новые волны чувств.