Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Рабочая комната с длинной сосновой доской вместо стола, на которой лежали нужные книги, была светлой, светлой. Ни одного темного уголка. И в жизни у него до сих пор не было темных углов. Не мудрено, раз горит стосвечовая лампа. А в книгах торчат закладки.

Теперь все переменилось. Но разве не сам он наложил на себя обет ожидания. Но не такого ожидания: он или другой. Не такого! Не может он этого. Не может он глядеть и ждать и копаться в своей ране. Ее нужно врачевать по-другому. Себя щадить он не намерен. Рана, так пусть будет рана. Да, но выдержит ли он? На то есть спорт! Зарубцуется.

Руки Томаса машинально укладывали книги стопками. Немного денег он уже скопил. Если все распродать, на переезд в Америку хватит. По-английски он пишет не хуже, чем по-немецки. Свои статьи он и там всегда сумеет пристроить. Мировой рекорд стометровки — 10,4 секунды, вчера он пробежал эту дистанцию за 10,9. Любые средства хороши, лишь бы достигнуть цели. Он там добьется своего. Ведь ему еще только двадцать лет, черт побери!

У Томаса все внутри онемело. Никакой боли. Он скинул пиджак, брюки и бросился в постель.

Иное дело, конечно, спокойно лежать, спать и видеть сны. Тут его опять примется точить червь. Но если каждый день с семи до десяти вечера хорошенько тренироваться, а затем в постель — уж он как-нибудь да заснет мертвецким сном.

«Тоже в губы? Не ответила! На это она не ответила. Значит, целовалась. Как тогда со мной на дороге. Целовалась. В губы».

Он ощутил ее поцелуй. И на этот раз не отступил перед последней близостью. «Хватит быть дураком. Хватит!» Он с силой притянул ее к себе.

(Но это понимала и Ханна. Ни на какую заросшую шиповником дорогу она больше с ним не пойдет.)

Она лежала, скрючившись под одеялом, пылающая и заплаканная, мысленно разрываясь между Томасом и доктором Гуфом, а тот сидел с сестрою в ресторане отеля: последние посетители. Кельнер дремал на стуле возле буфета.

Лишь когда доктор двумя пальцами высоко подымал рюмку на тонкой ножке, вино приобретало для него особый букет.

— А глаза, Нина? Видела ты ее глаза? И взгляд видела? Когда она вскидывает ресницы, в ее зрачках открывается — запрятанное глубоко, глубоко! — такое инстинктивное понимание законов жизни, побольше, чем у старика Канта из Кенигсберга.

Сестра уже минут пятнадцать не разжимала тонких губ и не сводила глаз с горящего воодушевлением брата, она не отвела от него взгляда, даже когда прикрыла рукой бокал, куда он хотел долить вина.

— Знаешь, ее прелесть просто слепит, у нее какая-то прирожденная гордость. А как она ходит… Вот так она и в меня вошла. — Улыбаясь, он поджал губы, выражение его лица говорило о полной уверенности в том, что сестра поймет его увлечение. — Ты понимаешь…

Она понимала. Она изумлялась и радовалась и в то же время не позволяла себе изумляться. Она приобщалась к жизни через брата, который отважился вступить в эти страшные джунгли.

— Скажи, Нина, ты веришь, что она меня полюбит? Скажи!

Случайно приехала из Оксенфурта в Вюрцбург и тут нежданно-негаданно становится свидетельницей чуда. И она не отрывала глаз от брата, уже готовая уверовать в чудо.

Как взломавшие сейф жалкие воришки замирают перед долгожданным сокровищем, так сидели они, ослепленные этим вторжением в жизнь, одни в пустом зале, дальний конец которого скрывался во мраке. Кельнер зевнул.

Старик, уже двадцать лет пользовавшийся замшелой уличкой вместо плевательницы, последние дни был занят исключительно одним: как бы докопаться, что же все-таки происходит в оружейной лавке фрау Юлии.

Каменщики выносили мусор и битый кирпич. Ломовые выгружали у подъезда какие-то тяжелые ящики с маркировкой «Большая скорость», а столяр втаскивал новые полки.

Стену между лавкой и задней комнатой выломали. С нынешнего дня фрау Юлия окончательно поселилась у Соколиного Глаза, свадьбу должны были сыграть в ближайшие дни.

Фрау Юлия последовала совету мужа, она не только расширила помещение, но и ассортимент: отныне в ее лавке, помимо оружия и патронов, можно было по сходной цене приобрести и скобяные изделия, перочинные ножи, любой величины ножницы, лезвия для безопасных бритв, бритвенные и точильные приборы.

В витрине на самом видном месте красовалась стеклянная чаша с водой, а в ней — ножик и вилка. Пусть покупатель убедится, что великолепный столовый прибор, сделанный из дешевого белого металла, но блестящий, как серебро, годами будет лежать в воде и не заржавеет.

Над чашей висел на нитке чудо-нож с двадцатью семью лезвиями, а выше, распростерши крылья во всю ширину витрины, со вчерашнего дня парил орел. Вот какое чудище может убить охотник из ружья, купленного в этой лавке, если, конечно, у него есть время и деньги прокатиться в Альпы и ему посчастливится встретить орла. Ни один мальчишка не мог равнодушно пройти мимо заманчивой витрины.

— Мне нужна дюжина вот таких кронштейнов для парового отопления. — На странице клеенчатой тетради — он зашел в лавку по дороге в университет — Томас набросал кронштейн в натуральную величину. — Из пятимиллиметровой полосы!

Соколиный Глаз спустился со стремянки. На нем был подпоясанный в талии передник в белую и голубую полоску.

— Собственно, это слесарная работа. Но сделать можем.

Лишь теперь Томас заметил, что стеклянный глаз нового хозяина был уже не небесно-голубой, а карий и почти не отличался от настоящего. Ради фрау Юлии Соколиный Глаз изменил своему любимому цвету.

Томас между тем прислушивался, есть ли кто-нибудь в мастерской. Там было тихо.

— Лучше я сам поговорю с мастером.

— Не знаю, тут ли он. Вчера его что-то не было. Это с ним впервые за два года, что он у меня работает. Обычно он — сама аккуратность. — И фрау Юлия с нежностью взглянула на своего супруга. Даже когда она говорила: «Какое сегодня чудесное солнце!», она смотрела на него, будто от него зависело — светить солнцу или не светить.

«Прямо отсюда пойду к нему на квартиру, — подумал Томас. — Посмотрю, действительно ли он смылся».

— Служил у меня приказчик, пять лет подряд был точен, как часы. А потом завел себе пару канареек, стал разводить потомство, и все пошло прахом. Еще жива была покойница жена. — Соколиный Глаз произнес это с сияющим лицом и даже не подумал покоситься вправо. Уже несколько дней как он перестал коситься вправо, когда что-нибудь напоминало ему первую жену.

Окошко в мастерскую раздвинулось, и двойной вороненый ствол охотничьего ружья с привешенной к нему квитанцией угрожающе просунулся в комнату.

— Заказ шапочника Лемлейна — чистка, смазка, а также заменен винтик в прикладе! — Лица анархиста не было видно.

Когда Томас по пути в мастерскую проходил через лестничную площадку, в дом вошли четверо мужчин: полицейский с детским личиком, который при аресте Соколиного Глаза так бережно надевал на него наручники, уголовный комиссар, господин Тэкстэкс и судебный эксперт-химик из Мюнхена — толстенький человечек с вдавленным лбом и забавно отвисающими полными щечками. На подбородке у него болталась, словно приклеенная, длинная черная бородка лопаточкой.