Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Для Барашка Стеклянный Глаз выпросил у хозяина полную миску отбросов и костей. При этом его молнией озарила прекрасная мысль. Но пока он промолчал.

Все четверо жевали и глотали. Постепенно ощущение, будто у них ничего нет, кроме сжимающегося от боли и судорог желудка, исчезало, и одновременно они снова почувствовали, что у них есть также головы, руки и ноги.

«Внимание, говорит Берлин! В заключение концерта грамзаписи передаем танго «Берлин танцует».

Секретарь выложил три марки на стол и откинулся на спинку стула. Стаканы и тарелки опустели. Невольно вспомнил он муки голода в сосновой роще.

— Мне кажется, физическую боль легче вынести, чем голод.

— Жажда, говорят, мучительнее, — сказал Стеклянный Глаз. — В пустыне, например! Там совсем нет воды! Ничего, кроме песка и жары!

— Ну, а холод?

— Да, сегодняшние наши мучения, ясное дело, только начало голода, так сказать первая степень, — задумчиво проговорил портной. — Однажды на войне я с тремя солдатами пять дней пролежал в воронке, отрезанный от мира. На третий мы уже не чувствовали боли в желудке. Но в голове было черным-черно, и я непрерывно слышал пение, целыми часами. Звуки, горячие и щекочущие, лились по моим жилам, проникая до кончиков пальцев. Я все время хватался за уши, мне казалось, будто их залили горячим гипсом… У одного из нас на следующую ночь начались галлюцинации. Он потом совсем свихнулся, и его отправили в тыл в сумасшедший дом. На четвертый день я целыми часами не ощущал боли, и вообще всякие ощущения на это время исчезали. Мне казалось, что я потерял вес и в полусне летаю. Но в промежутках, да, в промежутках, возвращались муки голода.

— И сильные? — спросил заинтересованный Стеклянный Глаз.

— Это немыслимо описать. Это я просто не в состоянии описать. — Он с сожалением пожал плечами. — Я не могу описать этого… Живот словно вспорот… Можешь представить себе боль, как если бы у тебя, у живого, все вырывали — желудок, кишки, все?.. Один из нас часами жевал свой сапог и в конце концов съел кусок голенища.

И когда Стеклянный Глаз истерично рассмеялся, портной сказал:

— Совсем не смешно, дорогой мой, этого мне в жизни не забыть.

Секретарь сказал сдержанно:

— Ничего себе! Нам все это ещё предстоит.

«Внимание, говорит Берлин! Передаем сообщение биржи труда. Требуются молодая стенографистка и каменщик, не старше тридцати лет… К сведению господ предпринимателей: имеются неквалифицированные, квалифицированные и высококвалифицированные рабочие всех специальностей в любом числе.»

— Ну, разве это не здорово? В Берлине требуется каменщик. В городе с населением в четыре миллиона — один каменщик! Хороши дела, нечего сказать! Пошли в Берлин!

Каким серым и мрачным вдруг стало все кругом.

— Работы нам, значит, не найти. По всей Германии не найти, — огорченно сказал Стеклянный Глаз.

— А ты в самом деле надеялся…

— Ну, я думал… если нам немножко повезет…

— Это все равно что выиграть сто тысяч, не купив лотерейного билета.

— Так вот, утром после пятой ночи, когда за нами пришли, мы лежали в обмороке. Все, кроме сумасшедшего, — тот хохотал.

— Ты что, оглох? В Берлине требуется каменщик, не старше тридцати лет.

— Ах да, но что же нам делать? — спросил портной, все еще не понимая действительности. Но потом он встряхнулся и огляделся вокруг. — Вкусно было, Барашек? — Собака положила морду ему на колени.

Секретарь, откинувшись, уселся поудобнее, свесил правую руку через спинку стула и сказал:

— Так, стало быть, обстоят дела. — Потом замолчал и он.

Только после длительной паузы — все это время расплывшийся хозяин трактира, который не мог из-за безработицы своих клиентов уплатить процентов по закладной, неподвижно стоял у окна — Стеклянный Глаз поднял голову:

— Вероятно, для людей нашего возраста это более чем рискованно… Но если за морем можно получить работу, нам все-таки стоит попытаться.

Портной поглаживал собаку по голове и смотрел, как глаза ее каждый раз закрывались и опять открывались. При этом он, ни на кого не взглянув, сказал тихо и просто:

— Я согласен.

«Наконец-то», — подумал секретарь, который только этого и ждал, но твердо следовал своему первоначальному решению — не уговаривать товарищей.

Когда же Стеклянный Глаз, размечтавшись, сказал, что за морем они, пожалуй, разбогатеют, секретарь даже несколько охладил их пыл:

— Об этом и не мечтайте! И за морем наверняка хватает бедняков, ничего не получивших от жизни. И за морем наверняка многие погибают. Но все же там должно быть больше возможностей. Здесь вся жизнь будто разграфлена. Мы стоим в графе: должны погибнуть. И тут уж ничем не поможешь… А за морем, наверное, не все так точно, по полочкам разложено.

— Ну, а если даже нам не повезет? Что мы теряем? — спросил Стеклянный Глаз, подкрепляя свою речь жестами и выражением своего единственного глаза. — Здесь нам так или иначе крышка, а там — может, и нет. В этом вся разница.

Секретарь уселся поудобнее и начал:

— Три года назад я как-то два дня выполнял подручную работу в городской больнице. Собирал мочу от больных и носил ее в лабораторию врачу-ассистенту, который делал анализы. Он рассказал мне историю своего отца, препаратора естественно-научного музея в Вене. Однажды ему принесли редчайшую птицу, единственный в Европе экземпляр, чтобы он набил чучело. Таких птиц даже на их родине, в Южной Америке, очень мало. Кроме того, ее ужасно трудно поймать; хотя она и не летает, зато очень быстро бегает и обладает исключительной способностью к мимикрии. Итак, препаратор взял отпуск, оставил жену и детей в Вене и поехал в Южную Америку ловить эту птицу. Не из-за денег или там чего такого! По словам врача, его отец был фанатиком от науки. Через год он написал, что не может вернуться. Хотя птицу он видел много раз, но ему еще не удалось поймать ни одной. Короче говоря, человек этот пробыл за морем двадцать лет. Он поймал несколько таких птиц, но при этом все дальше и дальше углублялся в девственные леса, в дикие места. В конце концов он наткнулся на индейское племя, никогда до того нё видевшее белого. Они сделали его своим вождем. И он целых двадцать лет прожил с ними. У него было все: красивейшие женщины и вообще все… Когда он вернулся в Вену, жена его была уже старухой, а дети взрослыми.

— Ну и что же? — спросил жадно слушавший Стеклянный Глаз. Хозяин трактира тоже прислушался. Портной сидел неподвижно, собака не сводила глаз с секретаря.

— Ну и ничего! Он продолжал набивать чучела. Началась война. Он умер в крайней бедности. Это часто бывало в Вене после войны.

Стеклянный Глаз, как бы заклиная, поднял руки, а портной жестом показал, что желает высказаться.