Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

На склоне лужайки, рядом с развалинами, неподвижно стояли три косули и смотрели в открывавшуюся перед ними даль.

— Мы трое — и их трое! Кому живется лучше?.. — спросил портной.

Стеклянный Глаз с сомнением покачал головой:

— Ай, ай! В один прекрасный день их подстрелят.

— Совсем не плохо! Если к тому же за секунду до этого не знать, что тебя ждет смерть!

Секретарь, сохраняя полное душевное спокойствие, сказал:

— Пожалуйста. Только произнеси «да», и я обещаю, не пройдет и секунды… Высота башни тридцать метров, внизу скалы, я совсем легонько толкну, и тебя — как не бывало.

— А ты бы меня толкнул?

— Да, немедля же!

Тогда портной опять смачно выругался и первым захромал вниз.

Внизу они нашли какое-то подобие комнаты без потолка. По углам росли кусты и папоротник в метр высотой, а на ложе из сена, оставленном, видно, бродягами, скорчившись, неподвижно лежала злая на вид, одичавшая собака. Только по горящим из-под свисающих косм глазам можно было догадаться, что она живая.

Как малый ребенок, который не сознает опасности и способен погладить даже дикого зверя, Стеклянный Глаз, сияя от радости, не раздумывая, подошел к собаке. Но, привыкшая к палочным ударам и камням, она месяцами только и делала, что от кого-нибудь убегала, и теперь, отпрянув, не могла поверить, что чья-то рука хочет ее погладить.

Собака знала эту уловку: уже не один человек сперва ласково манил ее, а потом давал пинка. От всякого другого она немедленно пустилась бы наутек и, одинокая, бежала бы все дальше и дальше. Но на этот раз она почувствовала нечто, чему не могла противиться; только еще не верила в такое непривычное счастье.

Она кружила вокруг Стеклянного Глаза, не доверяя и одновременно стремясь к нему, бросала быстрые взгляды на тех двоих и, повернув голову к Стеклянному Глазу, все-таки держалась ближе к выходу.

— Барашек! Барашек! Иди же сюда! иди ко мне! — Стеклянный Глаз опустился на колени и похлопывал обеими руками себя по ляжкам: — Да иди же, иди!

У этого человека палки не было. Барашек издал короткий лающий звук, перешедший в ворчанье, еще раз наспех и уже как бы между делом взглянул, что поделывают те двое, и, скуля, объявил, что он подошел бы с удовольствием. При этом он обеими передними лапами царапал землю, но ни на сантиметр не подходил ближе.

Тогда Стеклянный Глаз сам подполз к собаке, которая с перепугу вся скорчилась, и потрепал ее по голове и по спине.

— Барашек, хороший мой Барашек!

Собака отозвалась на ласковое прикосновение руки Стеклянного Глаза; непрерывно лая, она начала жаловаться, как много дурного пришлось ей пережить за последнее время, и, наконец, дрожа всем телом от счастья, положила обе лапы ему на плечи. Это было настоящее объятье.

— Да, да, Барашек, мы это знаем, нам живется не лучше!

Теперь их было четверо: трое людей на грани отчаяния, которые не ощущали больше себя столь отверженными, и счастливая собака, готовая без колебаний отдать жизнь за своего покровителя.

Они улеглись на ложе из сена. Собака присела перед ними и, насторожившись, ждала приказаний. Высунутый язык ее дрожал при дыхании, а глаза, глубокие, как бездна, в которых, казалось, сосредоточился смысл бытия, следили за каждым движением лежавших людей.

Секретарь попытался скрыть свою радость:

— Вот еще один едок прибавился. — Однако сказал он это чуть растроганно.

Усталость дала себя знать, и через несколько минут все трое заснули. Собака еще немного подождала из осторожности. Эти три чудесных существа не двигались. Тогда она несколько раз покрутилась, пока не нашла удобного местечка, и, сунув морду между передними лапами, в последний раз посмотрела на спящих, при этом лоб ее пересекли резкие морщины. Вполне удовлетворенная, она облегченно вздохнула.

Скоро умолкли и птицы, мягкий вечер, растаяв, перешел в ночь, и над четырьмя спящими раскинулся звездный небосвод.

С башни портной разглядел большое поместье, лежавшее в отдалении на лесной прогалине. Туда и отправились утром все четверо. Они были голодны. За последние двадцать четыре часа они съели только кусок хлеба и немного редьки.

— Хотим мы или нет, но мы должны идти к людям. Ведь питаться травой, ясное дело, нельзя.

— А что сделают тебе люди? — холодно спросил секретарь, как бы в тон прохладному ясному утру.

Портной ответил кратко:

— Нагадят!

Стеклянный Глаз, у которого в рюкзаке еще оставался кусочек масла и щепотка соли, успокоительно заметил, что приправа у него есть, не хватает лишь утки или хорошей рыбы, тогда бы он приготовил изумительно вкусный обед.

Только через полчаса — поместье все еще лежало в голубой дали — портной, чей желудок уже болезненно сжимался, спросил:

— А как бы ты стал… ну, скажем, утку… как бы ты стал жарить утку?

— Я бы жарил ее на вертеле над открытым огнем, на рашпере, так сказать, и при этом все время поливал бы маслом и ее собственным жиром. Этакие молоденькие уточки бывают жирненькими… Но надо терпеливо ждать, пока она совсем прожарится. Такую уточку грех испортить.

Голодный секретарь, слушая разглагольствования Стеклянного Глаза о том, какой божественно золотистой, хрустящей и лоснящейся от жира стала бы обязательно утка, если бы они не съели ее раньше времени, рассвирепел и, не в силах сдержаться, крикнул:

— Заткнись, наконец, со своей идиотской уткой! Вот мы сейчас зарежем собаку! Она-то у нас действительно есть! Зарежем! Как дважды два!

Стеклянный Глаз даже остановился. Губы его посерели.

— Никогда! Говорю тебе, никогда я не допущу этого.

Собака, о которой шла речь, посмотрела вопросительно своими карими глазами на одного и на другого, потопталась и, усевшись на всякий случай поближе к Стеклянному Глазу, высунула язык. Ярость секретаря улеглась, но он решил немного пересолить, чтобы Стеклянный Глаз понял рожденную голодом шутку:

— До двенадцати пусть живет. Но в двенадцать она должна умереть. Мы всегда обедаем в час пополудни — порядок есть порядок, — потребуется как раз час, чтобы ее изжарить.

— А утку ты начинил бы хлебом и чем там еще полагается… Тогда получилось бы больше, — произнес портной, которому даже мечты о жарком из утки были приятнее, чем ничего.

Но Стеклянный Глаз побоялся еще раз вызвать слюнки секретаря описанием жаркого. Ведь нередко бывает, что шутки добром не кончаются. На ходу он погладил Барашка, задравшего морду и благодарно уткнувшего нос в ладонь Стеклянного Глаза.

Каждый, кто повстречал бы на большой дороге трех странников и их лохматого пса, с беспокойством спросил бы себя, что это за люди, и поспешил бы незаметно свернуть в сторонку. Правда, на второй день костюмы их выглядели еще совсем прилично, а одинаковые рюкзаки, к которым ремнями были притянуты аккуратно скатанные пальто, не давали повода думать, что эти люди укокошат первого встречного. Однако, присмотревшись внимательнее, можно было прочесть их горькую судьбу в отмеченных страданием лицах и в беспомощном взгляде, тревожно ищущем несуществующего выхода. Во всяком случае, на большой дороге лучше держаться подальше от людей, взгляд которых выражает полную безнадежность, хотя стариками их не назовешь.