Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

— Почему же только скажешь? Ясное дело, я хочу есть.

Тут они услышали злобное ворчанье, и вдруг бешено залаяла дворовая собака. Все трое невольно вздрогнули и, прижавшись друг к другу, поспешно ушли.

Дорога поднималась в гору. Когда они добрались до опушки елового леса на холме, солнце стояло уже высоко в небе. Между расстилавшимися внизу золотыми нивами и зелеными лугами в мерцающей глубине долины блестела ниточка реки. В этот полуденный час в лесу совсем тихо, не шелохнется даже иголочка, птицы и звери спят, и слышен лишь звон мириадов комаров. Глубокий покой разлит по дышащему изобилием краю.

Но в глубине души они не доверяли этому покою, на страже которого стояли злые собаки и законы, подкрепленные пулеметами и каменными коробками с решетчатыми окнами.

И все-таки тихое очарованье природы охватило этих трех людей, которые в течение многих лет долгими часами безуспешно толкались в душных комнатах городской биржи труда и в конце концов не выдержали серой, сковывающей безотрадности подобного существования. В них еще не совсем была убита жизнь, иначе они продолжали бы являться на отметку, подобно трем миллионам своих товарищей по несчастью; для тех само хождение на биржу стало безотрадной и безнадежной профессией, неотвратимой судьбой, против которой они не пытались бороться.

Они легли на мягкий мох и лежали странно неподвижно: видимо, что-то происходило в них. Нахлынули мысли. Но все, что им приходило в голову, они тут же отбрасывали как невыполнимое. В мгновенье ока гибли десятки иллюзорных планов. Теперь они могли взглянуть на свое положение со стороны, и им вдруг стало ясно, что нет места иллюзиям и нет надежды на выход.

По едва уловимому движению секретаря они почувствовали, что и он пришел к тому же и теперь хочет высказать то, о чем они все думали. Об этом говорила его едва заметная скептическая улыбка с примесью юмора и горечи.

— Идти в какой-нибудь город нет смысла: там в лучшем случае все сложится так же, как до сих пор. Тогда уж надо было оставаться дома.

«Верно», — подумали оба, но не сказали ни слова.

— А бродяжничать нынче тоже бессмысленно. Ведь изо дня в день мы будем лишь добывать жалкие крохи, да и то если повезет, и не больше.

Друзья его почувствовали нечто вроде удовлетворения, потому что думали так же.

— Мы можем вдоволь любоваться воистину прекрасным мирным пейзажем. Этого нам никто не запрещает. Но попробуй мы достать вон из той коптильни мельника хоть один-единственный окорок — и нас, если поймают, засадят в каталажку.

— А рано или поздно нас обязательно поймают, — подтвердил убежденно Стеклянный Глаз.

— Тебя-то поймают при первой же попытке.

Портной жестом попросил внимания:

— Итак, нам нечего делать ни в городе, ни в деревне. Значит, ясное дело, нам вообще надеяться не на что.

Стеклянный Глаз, боязливо посмотрев своим единственным глазом на друзей, выложил:

— В крайнем случае можно изобрести новую профессию! Профессию, в которой еще нет безработных, потому что и профессии еще нет.

Это, что ни говори, была идея, и она ошеломляюще подействовала на секретаря. Но в чем-то была ошибка, чувствовал он, хотя не мог сразу сообразить, в чем именно.

Портной даже привстал, так захватила его выдумка Стеклянного Глаза.

— Вот здорово было бы обучиться этакой новой профессии. Мы были бы, ясное дело, первыми овладевшими ею, потому что мы ее изобрели.

Пока Стеклянный Глаз и портной, все больше и больше увлекаясь, представляли себе, какие преимущества у них были бы перед всеми другими безработными, секретарь что-то обдумывал. Наконец, он покачал головой, и те замолчали, не успев закрыть рты.

— Вам незачем ее изобретать. Новые профессии — я не могу очень уж понятно объяснить — новые профессии возникают только благодаря прогрессу, благодаря развитию техники, изобретениям… Вот, к примеру, изобрели радио, и тут же возникли тысячи радиомастерских. Но нельзя же открыть радиомастерскую, прежде чем появилось радио. Все идет своим чередом, — заключил он меланхолически. — Но обратным вашему: сперва новое изобретение, потом новая профессия!

— Изобрести что-нибудь я, конечно, не могу. — Стеклянный Глаз обиделся.

— А ты попробуй, потрудись, — сказал спокойно секретарь, — может, что-нибудь и выйдет… Изобрети-ка машину, регулирующую климат! Вот мы и спасены.

И так как те двое с недоумением, вопросительно посмотрели на него, он объяснил:

— Тогда ты первый сможешь основать завод таких машин, а продукцию сбывать помещикам и крестьянам… Представь, каждый делает сам себе погоду: для картофельных полей одну, для хлебов — другую, для клевера и лугов тоже что-нибудь подходящее. Дождь, ветер и солнце в строго определенном количестве для различных культур, в зависимости от того, в чем они нуждаются!

Он выпрямился и с жестом спасителя мира, иронизирующего над самим собой, продолжал:

— Но ты можешь сконструировать одну-единственную огромную машину и, изменив климат во всем мире, осчастливить человечество. (Об этом я думал при семнадцатиградусном морозе, когда мое зимнее пальто лежало в ломбарде.) Нет больше морозов! На Северном и на Южном полюсах растут апельсины. Нет больше голода. Десять урожаев в год! Нет больше конкуренции, войны и вообще никакой борьбы за хлеб насущный. Кругом изобилие. Все спасители человечества по сравнению с изобретателем машины для климата просто дерьмо… Ну, так как же?

— Это было бы замечательно, — как зачарованный, прошептал Стеклянный Глаз.

Но секретарь отмахнулся.

— По правде говоря, я ужасно хочу есть. Мы уже шесть часов в пути. — Он встал. — Я предлагаю тебе сходить в деревню, — секретарь показал на шпиль церковной колокольни, — и купить на семьдесят пфеннигов хлеба и колбасы. Увидев тебя, крестьяне, может, умилятся и дадут побольше.

Стеклянный Глаз, все еще мечтавший о машине, регулирующей климат, только кивнул.

— Как прекрасно было все сейчас. Я так ясно представил себе то, что ты рассказывал. Апельсиновые рощи на Северном полюсе! Теперь я совсем не хочу есть.

— Ты это расскажи мяснику в деревне, тогда он наверняка даст тебе огромный кусок колбасы.

По склону холма они начали спускаться к деревне, с каждым их шагом как бы выраставшей из долины, и подошли к огороду, на котором молодой крестьянин выкапывал из земли редьку и складывал ее в корзину.

Секретарь заглянул через низкий забор.

— А что, разве редька уже поспела?

— Да, поспела. А оставишь ее в земле, она сгниет.

— Просто не верится, что редька уже поспела. Неужели она на самом деле поспела?

Крестьянин надавил одну редьку ногтем большого пальца.

— Совсем крепкая!.. Нынче они огромные! Мы продаем штуку по четыре пфеннига.