Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 1

Но вот Иоганне удалось перехватить взгляд подруги. Она бросилась перед ней на колени.

— Ты можешь рассказать мне? У тебя достанет сил? Или лучше не надо? — Ей стало страшно. Она закрыла лицо руками.

Прошла долгая минута. Наконец она услышала спокойный, безучастный голос Руфи.

— Я расскажу тебе, если хочешь. — Она словно собиралась показать подруге какие-то безразличные фотоснимки, хранящиеся у нее в мозгу. — Меня втолкнули в вагон для скота. Нас было там девяносто человек. Ехали стоя. Это продолжалось восемь дней. — Руфь умолчала о том, что в вагоне не было уборной.

И перейдя к следующему кадру своих воспоминаний:

— В Аушвице вагоны открыли. На вокзале ждали солдаты. Они избивали нас плетьми. Была ночь. В воздухе пахло гарью. Небо было багровое от пламени и дыма. Это работали печи..!

Иоганна, не поднимая глаз, стиснула руку подруги.

— Нас рассортировали: отдельно мужчин — старых и молодых, отдельно старух, молодых женщин и девушек. По дороге в лагерь лежали сотни трупов. «Эти люди вышли из рядов», — объяснил нам конвойный. У ворот лагеря стоял доктор Менгеле. Он ничего не говорил, только показывал направо и налево — кому в какую сторону идти. Люди цеплялись друг за друга и кричали, никому не хотелось расставаться с родными. Их разгоняли резиновыми дубинками. Больше они друг друга не видели. Этой ночью в Аушвиц доставили тридцать шесть тысяч пленников. На утро в живых осталось только две тысячи.

Иоганна вскинула голову и начала трясти подругу, словно стараясь ее разбудить.

— Руфь! Твой брат жив! Он здесь! Ты слышишь меня? Он жив!

— Разве?.. А потом я попала в Варшаву. — Она окинула пустым, ничего не говорящим взглядом эту невинную девушку — ее лицо, волосы, глаза.

— В Варшаве я пробыла два года…

— Привести его к тебе, Руфь? Скажи, привести?

— Как хочешь…

Иоганна надела свои сандалеты на деревянной подошве. Она хотела сказать, что сейчас вернется, но Руфь уже спала. Все еще трепеща, Иоганна заглянула ей в лицо. Это была мертвая маска девушки, которая ровно дышит во сне.

Давид и Уж с некоторых пор повадились каждый день на рыбалку. Ловили на согнутую булавку. Пойманную рыбу тут же жарили на костре. Между двумя врытыми в землю ивовыми развилками всегда лежала груда пепла от последнего костра. Иоганна часто видела обоих мальчиков на их любимом местечке у реки.

Пока Уж пластал и мыл рыбу, Давид искусно выкладывал сучья для костра. Уж проткнул пойманную рыбку ивовым прутиком вдоль хребта и вставил вертел в развилки. Потом достал из кармана соль и посолил.

— А теперь зажигай.

Рыбешка попалась небольшая, она сразу же закоптилась в дыму. Мальчики сидели на траве, широко раскинув ноги. Посередине горел костер. На обоих были только штаны и рубашки. Уж поворачивал вертел с видом заправского охотника, запекающего на костре по меньшей мере окорок убитого медведя.

— Теперь нам, брат, лафа, нигде не пропадем. Из Вюрцбурга удирать придется — закатимся с тобой в лес, будем на зверя капканы ставить.

— Смотри, сгорит. Видишь, как усохла.

У Давида были такие же темные глаза, черные волосы и будто нарисованные брови, как у сестры. Узкое лицо казалось вырезанным из слоновой кости. На лбу чернело пятно сажи.

Мальчики еще издали узнали Иоганну. У Давида засияли глаза.

— Интересно, скажет она что-нибудь про одеяло?

— Да что она, глупая, что ли? Небось ночью завернется в него — и молчок.

— Верно, похожа на спящего тигра?

— Тогда уж на тигрицу. Это большая разница.

— Почему?

— А потому, что Иоганна — женского рода. Тигрица куда опаснее тигра, попробуй отнять у нее детеныша!

Обуглившаяся рыбка сорвалась, качнулась разок-другой на хвостике и свалилась в огонь вниз головой.

— Она была чересчур маленькая, — пояснил Уж. Иоганна подошла к костру.

— Хочешь, пойдем ко мне, — сказала она Давиду. — У меня сидит кто-то, кто будет рад с тобой повидаться.

— Это не я принес, — угрюмо сказал Давид, вставая.

Иоганна не поняла его. Она сказала:

— У меня твоя сестра. Руфь вернулась.

Мальчик уставился на Иоганну. Оттопырив кисти опущенных рук и широко раскрыв глаза, он на цыпочках прошелся перед ней по полукругу, словно впавший в экстаз факир. Уж, собиравшийся вытащить рыбку из костра, замер на полдороге и вытаращил на Иоганну глаза.

— Ну пойдем же, пойдем, — взмолилась она и протянула руку. Давид вложил в нее свою и, заглядывая Иоганне в лицо, спросил:

— Так это правда?

Уж, задумавшись, смотрел им вслед. И вдруг круто повернул и что есть духу пустился бежать в противоположную сторону. Длинный ивовый прут, служивший им удилищем, путался у него в ногах. Чтобы не пропадал зря, мальчик остановился и, изловчившись, зашвырнул его, словно копье, вверх по кривой подальше в реку.

На зеленом пригорке между Гэхбергским шоссе и старым крепостным валом стояла деревянная сторожка; каменщики когда-то хранили в ней инструмент. Теперь здесь поселился молодой доктор. Во время войны он кончил курс досрочно и служил военным врачом на передовой. Мартин, как и все, знал об участи Руфи и считал ее погибшей. Когда-то они с Руфью были обручены.

Уж взобрался на пригорок и, остановившись перед Мартином, который читал на свежем воздухе какую-то медицинскую книгу, с радостной улыбкой объявил:

— Ваша невеста вернулась.

Мартину был знаком этот мальчик, который чуть ли не с пеленок день-денской носился по городу и знал в нем всех наперечет.

Он перевернул страницу и спросил:

— Чего тебе? Хлеба? Или чего другого?

Уж обиделся. Махнув рукой, он небрежно сказал:

— Не верите — не надо. А только Руфь здесь.

— Что ты мелешь? — Мартин медленно встал с земли.

— С час как вернулась. Не больше.

Молодой человек спустился с крылечка и схватил мальчика за руку.

— Руфь Фрейденгейм, говоришь ты, вернулась?

— Yes? sir! [9] Да, сэр! (англ.). Она у Иоганны. И Филипп… то есть брат ее, тоже там.

Мартин решал все очень быстро, и сейчас он вдруг будто крестом перечеркнул всколыхнувшиеся в нем мучительные воспоминания последних лет и сбежал с пригорка. Его выпуклый лоб и крючковатый нос сильно выдавались вперед, а как бы срезанный подбородок убегал назад. Слишком мягкие очертания рта плохо вязались с своенравным лбом и фанатически непреклонным взглядом. На войне Мартин, не задумываясь, шел навстречу опасности и даже не замечал порой, как она серьезна. Теперь он работал в городской больнице младшим ординатором. Ему недавно пошел двадцать пятый год.

Оба направились к зарослям ивняка. При ходьбе Мартин затрачивал, казалось, немалые усилия. Он слишком подгибал колени на ходу, а наступая на носок, отчетливо пружинил. Он, точно верблюд, нырял на каждом шагу. И шею вытягивал, будто нес какую-то тяжесть.