Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

— Завтра дежурство. Вы можете напиться без моего участия, но под моим руководством. Я для этого приехал?

— Нет, для того, чтобы завтра на дежурстве вам было интересно.

— Мне и так всегда интересно. Вот уже двадцать пять лет.

— Ну, так будет еще интереснее. Оставайтесь здесь на ночь, я постелю вам в соседней комнате. Только сразу найду постельное белье. После развода я ни разу не была в этой квартире, хотя у меня оставались от нее ключи.

— Психиатр — это еврейский мальчик, который до смерти боится крови, а в медицину пошел для того, чтобы не огорчать маму. Это про моего бывшего мужа. У него не было шансов стать хорошим врачом, поэтому он сделал хорошую карьеру в медицине, — Маргарита повертела в руках стопку, с сомнением посмотрела на нее, зажмурилась и выпила содержимое до дна.

— Пятая, — осторожно напомнил Христофоров. — Вы зря взяли граппу. Это все равно что поехать на Олимпиаду, имея трояк по физкультуре. В пьянство надо входить плавно.

Он покосился на бутылку: понижать градус поздно. О покойниках либо хорошо, либо ничего, но разве может женщина пить молча?

— Одни люди хранят себя, другие тратят попусту. А итог один: пус-то-та. Посмотрите на меня и на себя — один знаменатель. Мы уверяем себя в том, что помогаем другим, а на самом деле не можем помочь самим себе.

— Другим помогать легче. Вот вы зачем пошли в психиатрию? — спросил Христофоров и галантно отодвинул почти ополовиненную бутылку подальше от Маргариты.

— За кем, — Маргарита подвинула к нему свою стопку. — К профессии у меня самоприворот. Была влюблена в парня со своего курса. Все, что его окружало, было исполнено особым смыслом. Даже специальность ту же выбрала. А как узнала, что он женился, за одного из однокурсников тут же выскочила замуж, царствие ему небесное.

Христофоров вновь покосился на граппу и на свою чашку чая. Наливать виноградную водку в чай было бы совсем уж свинством, а завтра еще и дежурство.

— У влюбленности есть два универсальных состояния, по которым ее можно распознать. Кажется, что все песни о любви про тебя, — раз. Всё, чем занимается твой любимый, чего касается, даже номер автобуса, на котором он ездит, станция метро, на которой выходит, всё кажется сакральным — два. У вас было такое?

Христофоров попытался втянуть живот и подумал, что больше, чем выпить, он хочет похудеть — здесь и сейчас. Но здесь и сейчас можно было только выпить.

— У меня не было. Ваши откровения будят во мне змия, — признался он во всем сразу.

Маргарита рассмеялась. Он спохватился собственной двусмысленности, и будь он в более нежном возрасте, наверное, покраснел бы.

— Добавьте в чай рижский бальзам — этот компромисс вы можете себе позволить без зазрения совести даже накануне дежурства. Я видела его в баре.

Открывшееся взору Христофорова изобилие выдавало в бывшем хозяине бара не выпивоху, но коллекционера. Представил, что Славыч смотрит с небес на то, как он опустошает хозяйские закрома. Стало тошно настолько, что невозможно было не опустошить.

— А правда то, что я слышал на прощании? — вернул он разговор в менее опасное русло и долил до края чашки тягучую темную жидкость.

— Да, успешный пятидесятилетний мужик ввел себе листенон дозой, превышающей допустимую норму приема миорелаксанта.

Христофоров уставился на черную жижу в волнистых берегах белого фарфора. У него в запасе был такой же сценарий. Вены, веревки, вынос мозга — удел дилетантов и истериков. Хочешь действовать — действуй наверняка.

Славыч воспользовался самым разумным способом: уснул и не проснулся. Правильно подобранная доза курареподобных препаратов в сочетании с наркозом действуют безотказно: дыхание останавливается во сне.

— Сегодня, в день похорон, статья вышла, до завтра подождать не могли: рейтинг причин самоубийств среди чиновников. Мой бывший супруг и тут оказался в лидерах. Первое место — боязнь неотвратимого судебного преследования и сурового наказания. Конечно, это пока предположение.

— За что наказания? — не понял Христофоров.

— Там виднее, за что, — Маргарита подняла глаза к потолку. — Коррупция. Наверное, это как ветрянка среди детей. Посидел рядом и заразился. На одном несколько пятнышек вылезло, другой весь ими покрылся, с головы до пяток. Разберутся…

— В этой квартире? — осторожно уточнил он.

— Что вы! — она махнула рукой, словно отгоняя от себя само предположение, и чуть не задела его чашку. — За городом, на даче.

— О встрече с дочкой он больше не просил?

— Мы давно миновали стадию задушевных разговоров. Он прекрасно знает… То есть знал: если я сказала «нет» — это окончательно.

— Компромиссы — это не ваше?

— Вся моя жизнь — один сплошной компромисс. Но он исчерпал себя до донца, а донце это было очень глубоким. Глубже, чем я могла себе представить молодой дурехой… Кто-нибудь говорил вам, что вы самовлюбленный, эгоистичный, бездушный сукин сын?

Христофоров запрокинул голову и вылил в рот остатки чая с бальзамом.

— Конечно. Я сам себе говорю это каждый день. Спасибо, что сегодня вы сделали это за меня.

Он нарочито потряс своей кружкой и выразительно глянул на недопитую бутылку граппы с виноградной лозой на этикетке:

— Думаю, сегодня вы уже взяли свою высоту, да и мне пора ехать.

— Никуда вы не поедете, мы же договорились, в вашем распоряжении — гостиная, я постелю на диване.

— Боюсь, что в моем случае ваше окончательное «нет» вряд ли будет иметь ту же безусловную силу.

— Я вас прошу. Утром будут блинчики в знак признательности, что выслушали пьяную женщину.

Христофоров плеснул бальзам в свою пустую чашку, выпил чистоганом и проникновенно сказал:

— Именно поэтому блинчиков не будет. Поверьте моему опыту, с утра на похмельную голову тяжелее всего исполнять обещания, которые накануне нам нашептывал алкоголь. Часы бьют восемь или девять утра, прекрасная Золушка превращается в чумазую дурнушку с размазанной косметикой, а самые легкие и остроумные замыслы оборачиваются стыдливым воспоминанием и обузой. После настоящей пьянки наутро всегда немного стыдно, даже если вы не припомните за собой особых излишеств. Лучшей и менее обременительной признательностью будет ваше снисходительное отношение к моему храпу.

— При всем желании я вряд ли его услышу. В этом доме толстые стены, — улыбнулась Маргарита. — И жаль — давно я не слышала мужского храпа.

— Тогда вам придется прислушиваться или не закрывать двери. Будьте покойны, не подведу.

Во дворе было тихо. Даже не верилось, что по ту сторону дома шумит Ленинский проспект. Христофоров ворочался, простыня неудобно елозила по кожаной поверхности дивана, так же не предназначенной для сна, как вся эта с вычурным вкусом обставленная квартира — для нормальной жизни. Думал о том, что самые невероятные события случаются обыкновенно и обыденно.