Мария Ануфриева - Доктор Х и его дети

Христофоров шел домой, к матери, и знал, что она откроет ему дверь, но он ее там не застанет. Его мать уже ушла — к своей матери, вернулась в их прежний дом, а может, отправилась еще дальше.

Когда он звонил домой с работы, она не узнавала его голос по телефону, а потом жаловалась: незнакомый мужик проверяет, есть ли кто дома. По ее настороженному взгляду он понимал, что не всегда она узнает и его самого. Ругал себя за то, что прохлопал Альцгеймера, и тут же убеждал себя, что ошибся. С матерью он не мог быть психиатром. До тех пор, пока однажды из растянутого кармана ее фланелевого халата не выпал круглый сверток. Она не заметила, пошаркала дальше, а он поднял и развернул.

В затянутом на тугой узел белом головном платке были спрятаны куски сахара, круглое печенье «Мария» и паспорт. Он завязал кулек и аккуратно положил его на край кухонного стола. Ждать пришлось недолго. Мать засуетилась в своей комнате, перенесла поиски на кухню. Увидев кулек, схватила его и, шевеля губами, засеменила в комнату. Бесшумно двинувшись за ней, Христофоров обнаружил, что кулек хранится между двумя матрасами в изголовье кровати.

С той поры он стал присматриваться к матери и вскоре установил, что, выходя из комнаты, она перекладывает кулек в карман — боится оставлять без присмотра, будто в доме есть чужие, а возвращаясь в комнату — развязывает и перебирает содержимое. Дальше обманывать себя он не мог: ровно так собирают скарб в дорогу и готовят воображаемый побег тихие старушки в психоневрологических интернатах и тронувшиеся умом постояльцы домов престарелых.

Из ста замышляемых побегов осуществляется только один, и тот заканчивается плачевно, если отправившегося в путь прозевает медперсонал. Старики идут домой, но даже если им везет и город, улица и дом совпадают, дорога все равно приводит в никуда, потому что память играет с жившими по этим адресам детьми злую шутку, маня их минувшим — невозвратным, несбыточным, недостижимым.

Каково это: стоять с протянутой в прошлое рукой и осознавать, что взываешь к пустоте?

Наверное, это как во сне: возвращаться и возвращаться домой — пешком на самый верхний этаж из-за того, что лифт сломан, но посередине пути видеть: между пятым и шестым лестница обрывается, остались лишь стены. Хочется вернуться и начать путь сначала в надежде, что это ошибка. Хочется проснуться, чтобы убедиться, что это сон. И какое это счастье — обнаружить себя в постели, на своем девятом этаже, и еще минут пять, пока дурной сон не забудется, думать: ну надо же такому присниться…

У стариков этот кошмар становится явью, и, может, не так уж и плохо, что они ее не осознают.

Христофоров дошел до дома, поднялся на этаж и, нажимая кнопку звонка — он теперь всегда звонил, как посторонний, боясь напугать ее тихо открытой ключом дверью, — подумал: что он скажет ей, если вдруг однажды она спросит, как у него дела в школе? Он даже помнил интонацию, с которой она задавала этот вопрос в детстве, — в шутку и с гордостью, ведь учился он хорошо.

Мать открыла дверь, прищурилась в темноте коридора, на этот раз узнала и кивнула. Протянула записку со старательно выведенными цифрами и именем: Маргарита.

— У вас телефон полдня выключен, — Маргарита говорила бодро, будто не она сидела утром у гроба черным истуканом.

— Днем звук убавил, — сообщил он.

— Поговорить с вами хочу. И чем быстрее, тем лучше, — еще энергичнее сообщила она.

— Быстрее всего — сейчас.

— Не по телефону, — категорично заявила она.

— Завтра на работе, — предложил он.

— Не подходит. Еще не поздно. Пишите адрес.

Не доезжая до Калужской площади, такси свернуло с Ленинского проспекта направо, еще раз правый поворот, остановились у высокой арки дома.

— Кругаля дали, — пояснил водитель. — Одностороннее тут, напрямую не проедешь.

Христофоров вылез и огляделся. Дом и впрямь стоял прямо на проспекте, но вход в арку — с переулка.

Такси уехало, а он все топтался у ворот. Пока ехали, в дальнем углу дома заметил продуктовый магазин, хотел дойти до него, купить… конфеты, что ли… Вроде как в гости к даме пришел. Хотя лучше бы бутылку коньяка. Представил себя с коньяком и конфетами — и решительно двинулся в арку.

Набрал номер квартиры на домофоне: сорок три. Отметил, что это его любимые цифры: три и четыре — в них основа порядка в житейских делах и мироздании. Придумал еще в детстве и с тех пор жил по системе, состоящей из этих цифр и особого сочетания гласных и согласных — не всех, избранных.

Наверняка у многих нормальных людей есть свои системы, да еще позатейливей, но они их скрывают. Только пациенты психиатров вынуждены признаваться в своих тайнах. Как говаривал Андрей Ефимыч Рагин, между пациентом и психиатром большой разницы нет: «Все зависит от случая. Кого посадили, тот сидит, а кого не посадили, тот гуляет, вот и все». В том, что один доктор, а другой душевнобольной, «нет ни нравственности, ни логики, а одна только пустая случайность». Додумать не успел — лифт дернулся и остановился.

Маргарита осунулась, утратила величавость. Он даже забыл буркнуть заготовленное приветствие: «Чуть ночь, и я у ваших ног» и «Давно не виделись». Сунул ноги в приготовленные для него тапки — войлочные, с синим тканым узором и длинными загнутыми носами на восточный манер. На ее ногах были такие же тапки, только с зеленым узором и коричневыми помпонами на загнутых носах.

— Тошно одной и поговорить не с кем… Я не отниму у вас много времени, — сказала Маргарита.

Он развел руками, что можно было трактовать и как разрешение тратить его время сколько заблагорассудится, и как констатацию того, что оно уже потрачено.

Квартира походила на музей: мебель из темного дерева с резьбой, на стенах картины — суровая маринистика, напольные вазы в китайском стиле, а может, и впрямь китайские. В открытые двери комнат виднелись диваны, на каждом из которых затейливо раскиданы разномастные подушечки — почти все, как и тапки, на восточный манер с кистями и вышивкой.

Маргарита провела его в большую комнату, посреди которой стоял круглый стол, застеленный светлой скатертью с меленькими цветочками. Он осторожно сел на резной стул и потрогал под столом край свисавшей почти до пола скатерти. Цветочки оказались выпуклыми и атласными, сплетенными из ленточек и вручную пришитыми к скатерти.

Христофоров уселся удобнее на массивном, не внушавшем опасений стуле: чаевничать так чаевничать.

— Давайте выпьем, — предложила Маргарита.

— Вы снова хотите присутствовать при медленном самоубийстве и даже решили поспособствовать? — припомнил он ей.

— Уже несколько дней хочу напиться, но не могу. Не умею. Вы меня поддержите?