Юргис Кунчинас - Туула

Монастырь со всеми костелами сохранился, а вот образцово-показательную школу разбомбили - мама в это время молилась в часовне Святых Ворот, хотя раньше за ней такого не водилось! Будущий дом Туулы тоже уцелел. Правда, никаких мостиков в сторону Бернардинцев тогда еще не было. Хотя нет, был, а как же!.. Разве не водил нас, первокурсников, по Вильнюсу неприметный человечек в круглых очках, дешевых сандалиях и длинном темно-синем драповом пальто? Подведя нас однажды к этому монастырю, он махнул тощей рукой в сторону позеленевшего от времени фундамента у самой воды и с важным видом пояснил: «Видите? Когда-то тут был крытый деревянный мостик. Когда он однажды сгорел, к мессе, да-да, к самой ранней мессе, монахи отправлялись вброд». Так и сказал нам тогда старичок, оказавшийся, как я узнал впоследствии, латинистом, автором старого путеводителя по Вильнюсу. В конце экскурсии мы сбросились для него по двадцать копеек, а наша староста, рыжая Оняле, вручила их гиду. Пять рублей. Новые сандалии... У меня так прочно засели в голове те монахи, что однажды во время занятий по военному делу (кажется, это была «огневая подготовка») я сделал в оранжевой тетрадке следующую запись:

Но вдруг оступился случайно... Почем я знаю!

Так вот, уже в ту скучную пору я высмотрел будущий дом Туулы, его второй этаж. Туула, между прочим, жила на первом, в том конце, где находилась апсида. После того, как пани Дашевска отказала мне в комнатке с низкими сводами, где жил Чюрлёнис, и дождь успел смыть «расширенную» надпись «VOLKSHUTTE. HIER WOHNEN ZWEI GERMANISTEN 5 5 «Народный домишко. Здесь живут двое германистов» (нем.). », в поисках крова я первым делом завернул именно туда. Туда, где двадцать лет спустя совершенно неожиданно поселилась Туула - молодой дизайнер, девушка, которая не имела ни малейшего представления, что ей нужно в этом квартале, в Вильнюсе, да и вообще в мире...

Одна из дочерей Дашевской родила (господи, чуть не оговорился - ощенилась!) еще двоих ребятишек - пришлось быстренько сматываться. Я было собрал в узел несколько книг и кое-какую одежду, уже приглядел себе другое пристанище под осенним небом, как моей преподавательнице, страстной исследовательнице современной западной литературы Цецилии Перельштейн, срочно потребовалась одна редкая книга, единственным обладателем которой в нашем университетском городе был, наверное, я. Сборник прозы безвременно скончавшегося экспрессиониста мне только что прислала Ирис Лоршейдер Пол, шапочная знакомая, молодая немка из-под Дрездена. Уважаемой преподавательнице так сильно не терпелось подержать в своих тонких, унизанных кольцами руках эту книгу, проникнутую духом суровой послевоенной эпохи в Германии, что она вызвалась даже проводить меня в знаменитый двор Дашевских-Чюрлёниса, расположенный неподалеку от Пресвятой Девы Марии Утешительницы. Да только в этом мире осталось мало святого - костел давным-давно был переоборудован под склад, через порог которого внутрь с грохотом въезжали грузовики и мотороллеры с серебристыми фургончиками, так что, когда мы с преподавательницей-литературоведом вступили в пропахший мыльными помоями, керосином и уксусом двор «Volkshutte», я тихонько кашлянул и попросил: «Может, вы подождете минутку, я мигом...» Она понимающе улыбнулась и прошептала: «Да-да, конечно!» Цецилия Перельштейн, красивая, стройная, в высшей степени интеллигентная женщина, была вовсе не похожа на еврейку. Да что там говорить, похожа, но с таким же успехом она могла сойти за испанку или француженку. Ей тогда не было еще и тридцати пяти, мне же не исполнилось и двадцати лет. Порой приходит в голову мысль: интересно, а вспомнила ли она хоть раз сейчас, в своей солнечной Хайфе, этот обветшалый, отсырелый, но такой жизнестойкий уголок Вильнюса? Вполне возможно. Так вот, о нашем визите. Я поспешно нырнул в смрадный коридорчик и, войдя в кухню, увидел впечатавшуюся в глубокую раковину пани Дашевску - ей было слишком трудно добираться до нужника во дворе. Я быстренько отыскал свою редкую книгу, а когда вышел во двор, то снова увидел пани, которая, поправляя у пояса юбки, отчитывала на полупольском языке мою изысканную гостью. Ей было сказано примерно следующее: «Потаскуха! Ты что это, так-перетак, к молодым парням пристаешь! Ступай-ка лучше, такая-разэтакая, в Дом офицеров, там найдешь себе хахаля!» Цецилия Перельштейн, хотя и заметно побледнела, улыбалась в ответ. Ее глаз под модными очками с дымчатыми стеклами в изящной оправе я не мог разглядеть. Я рассыпался в извинениях, но преподавательница лишь поблагодарила за книгу, не сказав больше ни слова. Наверное, старуха напомнила ей одного из персонажей любимой современной зарубежной литературы, хотя там наверняка встречались старушки и поколоритнее... Цецилия ушла - прямая, как башня костела Пресвятой Девы Марии Утешительницы, - и ни разу не обернулась. Вряд ли ее утешило бы то обстоятельство, что пани и своих дочерей называла не иначе как «кусок говна» или «жопа безграмотная». Но одно дело — встреча с литературным героем в книге и совсем другое — в загаженном дворе...

С какой стати - ведь речь идет о Тууле - я вспомнил Цецилию Перельштейн? Да ведь они, по-моему, чем-то похожи, и дело тут не только в застенчивости или беззащитной улыбке, свойственной обеим при встрече с жизнью лицом к лицу. Возможно, это была сдержанная отрешенность: что поделаешь, мир никогда не станет совершенным, — чувство, не особенно характерное ни для евреев, ни для многих литовцев. А вдруг кто-нибудь из Туулиных дедов был татарином или наполовину евреем? Вряд ли, разве что тот, чьи корни связаны с землей моей родины, которая, вклинившись в долину Нямунаса, простирается между Хельсинки и Брестом. Попросту говоря - между городишками Симнасом и Даугай. Лишь спустя много лет выяснилось, что я путал и Туулиных дедушек, и ее неродных дядьёв, и более дальних родственников, с которыми был знаком ближе, чем сама Туула, - ведь это они, невзирая на принадлежность к компартии, выполнили свой христианский долг - помогли похоронить ее, все эти сантехники, дантисты, тренеры по дзюдо и даже работники госбезопасности. Больше не скажу о них ни слова, хотя замечу, кстати, что с рыжим сантехником был знаком накоротке. Нет нужды, ведь ни будь я родом именно из того городка, ни знай хотя бы шапочно всех этих родственничков - деда с бабкой, редкозубых дядьёв-искусников, симпатичной дантистки и суровой преподавательницы сопромата, - как знать, может, все обернулось бы по-другому, причем настолько, что Туула и сегодня была бы жива...