Николай Коняев - Пригород

— А-а… — сказал бригадир. — Ну, тогда понятное дело. Не для нас это, конечно…

Как обычно, планерка началась в кабинете главного инженера в 8.30. Ромашов вошел, когда все начальники цехов и служб уже рассаживались за длинным столом Кузьмина. Ромашов пристроился рядом с Петром Михайловичем Медведевым, начальником литейного цеха, прозванным на заводе Медведем.

Никто не изучал заводской климат, но многие замечали, что металл здесь быстро ржавеет, а люди обрастают прозвищами. И кажется, вроде бы наугад назовут человека, но пройдет месяц-другой — и то ли свыкнутся с кличкой, то ли сам обладатель ее успеет измениться, чтобы соответствовать прозвищу, но встретишь его и не сразу вспомнишь настоящее имя и отчество.

— Ты сегодня двенадцать контейнер-ров закинь мне! — прорычал Медведь, склоняясь к Ромашову. — Ср-рочно! — И он провел своей толстой лапой по горлу. — Режешь меня, парень!

— Хорошо! — коротко ответил Ромашов и замолчал. Кузьмин стучал карандашом, призывая всех к тишине.

— Начнем, товарищи? — спросил он. — Кажется, все в сборе…

— Давайте начинать! — буркнул уткнувшийся в свои бумаги заместитель директора по сбыту, прозванный на заводе Гвоздеглотом.

Несколько лет назад, будучи в загранкомандировке, заместитель директора сделал себе операцию по пересадке волос. И то ли операция оказалась мучительно-болезненной, то ли были другие, более веские причины, но с тех пор в уголках рта заместителя директора залегли горькие складки, и все лицо приобрело такое удрученное выражение, что первым делом хотелось спросить его: не желудком ли мается уважаемый товарищ? «Да что вы, право! — протестующе крутил головой заместитель директора и откидывал назад искусственные волосы. — Я своим желудком, ха-ха, гвозди могу переваривать!» Так и прижилось прозвище, и похоже было, что крепкий желудок Гвоздеглота способен переваривать не только гвозди…

— Давайте начинать! — повторил Гвоздеглот. — Александр Сергеевич задерживаются.

Гвоздеглот мог бы и не говорить этого. Все собравшиеся знали, что директор завода никогда не поспевает на столь ранние совещания. Как никак, шел Александру Сергеевичу седьмой десяток, и когда заводская «Волга» доставляла его в заводоуправление, он должен был отдохнуть после нелегкой дороги — отлежаться на диванчике в специально отгороженной от кабинета спаленке. На заводе все знали о спаленке, но никто не осуждал директора: ввиду полной незаменимости уйти на пенсию Александр Сергеевич не мог.

— Итак, товарищи! — сказал Кузьмин. — По основным позициям у нас дела обстоят более или менее благополучно. Самое слабое место — литейка. Недогруз литья — двадцать шесть тонн. Петр Михайлович! Слышите?

— Вывезем! — Медведь опустил голову, и шея его побагровела.

— Да, — сухо проговорил Кузьмин. — Сделайте одолжение. Не запамятуйте.

Медведь очень не любил, когда с ним так разговаривали. Простой, каким он считал себя, человек, Медведь и в других людях ценил простоту.

— Интерр-ресно… — с трудом сдерживая рык, спросил он. — А во что я отгр-ружать буду? В кар-рман себе? Контейнер-ря где?

— Валерий Александрович! — Кузьмин в упор взглянул на Ромашова. — Наведете вы порядок с контейнерами?

— Наведу! — ответил Ромашов. — Я прикинул, что все разговоры о контейнерах несколько преувеличены. На завод ежемесячно поступает около восьмисот контейнеров, а отгружаем мы от силы пятьсот. Чтобы наладить порядок, надо ввести жесткий график. В той же литейке контейнеры стоят неделями. А на сбыте? Там в одном контейнере глыба льда наросла… Наверное, до весны сбытовцы ждать собираются, когда она растает, чтобы контейнер загрузить.

— Жесткий график? — Кузьмин положил на стол ладонь, словно придавливая вспыхнувшие смешки. — А что? В этом есть резон. Я подготовлю приказ, чтобы движение контейнеров по заводу фиксировалось под роспись в специальном журнале. В конце каждого квартала будем подбивать бабки, и штрафы за простои высчитывать из премий непосредственных виновников.

— Я такой приказ не подпишу! — буркнул Медведь. — Это чер-р-рт знает что тогда получится. Бюр-рократы!

— Подписывать приказ будем мы с директором, — сухо проговорил Кузьмин. — А после моей твоя подпись, Петр Михайлович, только как исполнителя.

После планерки Гвоздеглот остановил Ромашова.

— Валерий Александрович! — он сжал вкрадчивыми, мягкими пальцами Ромашовский локоть. — Позвольте дать небольшой совет.

— Я вас слушаю, Игорь Львович… — насторожился Ромашов.

— Вы еще очень молоды, Валерий Александрович… Вы у нас самый молодой начальник цеха…

— Наверное…

— Точно! — мягко поправил Гвоздеглот. — И поэтому я хочу вам посоветовать: не увлекайтесь. Хотя бы первое время не увлекайтесь. Обопритесь в своей работе на более опытных товарищей. Нет-нет! — он протестующе поднял вверх пухлую ладошку. — Я не хочу сказать, что вы неопытный инженер. Напротив. На сборке вы прекрасно зарекомендовали себя, и я обеими руками голосовал, чтобы вам доверили цех. Но в любом деле, Валерий Александрович, есть своя специфика. И вы, я вас очень прошу, прислушивайтесь, пожалуйста, к советам старых снабженцев. Такие товарищи есть в вашем коллективе. Это и Облавадский, и Табачников…

Ромашов усмехнулся. Быстро, однако, сработала связь Табачникова с высшими сферами, на которую еще вчера столь туманно намекал Терентий Макарович. Ну что ж… Может, это и к лучшему. Теперь даже легче будет выгонять Табачникова.

— Большое спасибо за совет, Игорь Львович! — улыбнулся Ромашов. — Непременно приму к сведению.

И быстро отошел. Грустно и задумчиво смотрел ему вслед Гвоздеглот.

Термометр пришел на завод полтора года назад, но уже не осталось такого цеха, где бы он не работал. Страдая манией отвращения к труду, Термометр редко задерживался на одном месте дольше месяца.

Свое прозвище он получил в первом механическом, когда зачастил в медпункт, пряча под мышками еще не остывшие яйца. Бюллетень на три дня обходился совсем недорого, если учесть, что яйца хозяйственный Термометр после посещения медпункта съедал. Месяца два эти фокусы сходили с рук, но в конце концов столь частые посещения смутили дежурного врача. Он поставил Термометру сразу два градусника, и когда те показали разную температуру, взбеленился.

— Раздевайтесь до пояса! — безжалостно потребовал он, не спуская глаз с пациента. Тут-то и открылась проделка.

— Идите… — холодно сказал тогда врач. — Этак вы мне все термометры передавите.

Термометр обматюгал его и, схватив со стола предназначенные на ужин яйца, покинул негостеприимный кабинет.

И конечно, не в имени дело, но с новым прозвищем Термометру еще сильнее, чем прежде, не хотелось работать. Ох, как не хотелось! Но и не работать было нельзя, и временами на Термометра накатывало… Мерещилось, что все вокруг только для того и живут, чтобы заставить его вкалывать. И, подозревая всех в стремлении просуществовать за его счет, Термометр становился совершенно несносным — устраивал скандалы в столовой и в раздевалке, изливая свою ярость на уборщиц и посудомоек.