Николай Коняев - Пригород

Хлопотун к тому же был парень. Карапет, одним словом.

В зараздевалье, когда исчезли разогнанные Ромашовым кладовщицы и мастера, стало просторно и тихо.

Облавадский сегодня переходил на сбыт и сейчас перебирал скопившиеся в столе бумаги. Некоторые он откладывал в сторону, чтобы унести с собой, некоторые тут же рвал.

— Еще что-нибудь печатать надо? — поинтересовалась машинистка, вытаскивая из каретки отпечатанный приказ, в котором Табачникову объявлялся строгий выговор.

Облавадский хмыкнул.

— Я уже не работаю здесь. У него спрашивайте! — и кивнул на Мишу.

Тот в расстегнутой шубейке по-прежнему сидел за столом и, округлив глаза, пытался уследить за проворными движениями рук бывшего шефа.

— Нет-нет… — рассеянно отозвался Миша.

— Я тогда в заводоуправление пока сбегаю… — мило улыбнулась машинистка. — Ладно?

Миша даже не повернулся. Проворные пальцы Облавадского совсем загипнотизировали его.

Когда Миша впервые пришел в зараздевалье, ему казалось, что все будут довольны им и все будут его любить…

Вскоре заблуждение рассеялось.

Однажды в вечернюю смену, когда не предвиделось ни работы, ни начальства, Миша благодушно отпустил бригаду Русецкого на два часа раньше. Однако, спутав Мишины расчеты, появился в тот вечер Облавадский, и Миша, краснея и обливаясь по́том, соврал, что хлопцы ушли самовольно.

Разумеется, в следующую смену все раскрылось, и грузчик Романеня, встретив Мишу в узеньком коридоре, так притиснул к стене, что Мишины глаза выпучились, словно от изумления. Потрясающее открытие, что всегда приходится отвечать за свои слова и очень трудно, оказывается, быть удобным для всех, ошеломило Мишу. Взъерошенный и покрасневший, вернулся он в зараздевалье, и Облавадский отечески поинтересовался у него: не заболел ли он?

И хотелось Мише сказать о нечаянном открытии, но он только вздохнул и помотал головой. С тех пор и возникло внутри ощущение гнетущей тяжести. Миша задыхался, мучился, но не было сил, чтобы сбросить тяжесть, и оставалось только молча делать то, чему учил его Облавадский. Потом ощущение тяжести исчезло, вернее, не исчезло, а стало привычным, стало казаться, что и остальные живут так же… Миша мог часами неподвижно сидеть на стуле в зараздевалье, потея в своей шубе, и ему казалось, что это и есть работа…

И вот Облавадский уходил…

Миша смотрел на него выпуклыми, барашковыми глазами и не мог понять, как же теперь, без Облавадского, жить ему…

Пока Облавадский просматривал и рвал бумаги, а Миша безуспешно пытался отгадать, зачем он это делает, весовщица Сергеевна заполнила транспортные бумаги на платформы и вынула из сумочки зеркальце.

— Зеркальце какое хорошее, — похвалилась она, поправляя выбившиеся из-под косынки волосы. — Такое ясное… А в магазине купишь, так и смотреться противно.

Прихорашиваясь, Сергеевна делалась удивительно добродушной, словно хороший ласковый котик.

— Я его на помойке нашла… — Сергеевна убрала зеркальце в сумку. — И сумочку тоже там подобрала. Помыла и хожу теперь с ней. А что? Все для детёв стараюсь.

Облавадский поднял от бумаг голову и поверх очков внимательно посмотрел на весовщицу.

— Не ври, Сергеевна! Мы же вместе в магазин ходили, когда ты сумочку покупала.

Сергеевна фыркнула.

— Я тогда совсем другую сумочку покупала. Для дочки. А эту… Эту я на помойке нашла… Помыла только.

Она убрала сумочку в стол и встала.

— Пойду… Бумаги снесу на промышленную.

Сергеевна удивительно добросовестно переживала за работу. Когда она, запыхавшись, бежала, например, к транспортным воротам — а запыхиваться она начинала с первых шагов, — это переживание выплескивалось наружу, обретало зримые формы, и стыдно становилось видевшим Сергеевну в эти минуты, что не умеют они вот так же добросовестно работать.

На этот раз в дверях Сергеевна столкнулась с Ромашовым. Тот пропустил запыхавшуюся весовщицу и, нахмурившись, вошел в зараздевалье.

— Миша! Контейнеры уже в литейке?

— Не… — ответил Миша. — Б-бригада не освободилась… Там еще одну платформу со станками подали.

— Через полчаса, — перебил его Ромашов, — в литейке должно быть двенадцать контейнеров. И два на химикатах! — он придвинул к себе листочки, отпечатанные машинисткой, и, не присаживаясь, размашисто подписал их.

— Контейнеры сдать под роспись. — сказал он. — Возьми журнал.

Миша растерянно посмотрел на Облавадского, но тот уткнулся в бумаги, и Мише пришлось выйти из зараздевалья, хотя он совершенно не понимал, что можно сделать, если б-бригада на вагоне.

— Порядки наводишь? — поинтересовался Облавадский, не поднимая головы от бумаг.

— Навожу, — сказал Ромашов. — Чего же без порядка жить?

— Ну-ну, — вздохнул Облавадский. — Наводи…

Официально Облавадский работал сегодня уже на сбыте, но он все еще надеялся, что Ромашов одумается. Дело в том, что Облавадский, пользуясь переменами, твердо решил добиться для себя должности заместителя начальника цеха, и альтернативно предложил Ромашову или назначить его своим заместителем, или отпустить на сбыт.

Ромашов отпустил его…

Для Облавадского это было и неожиданно, и обидно. Ведь он, единственный из зараздевалья, в тонкостях знал всю работу и умудрялся среди этого бардака сводить концы с концами.

Все сегодняшнее утро Облавадский затаенно ждал, когда же запутается Ромашов в вагонах и контейнерах и обратится за помощью к нему. Но уходили, утекали драгоценные минуты, а Ромашов не спрашивал ни о чем, и — самое странное! — все как-то налаживалось у него, хоть и делал он все не так, как следовало делать.

— Весовщицы обижаются, что вы сократили одну… — сказал Облавадский вслух. — Видите: сейчас Сергеевна ушла на промышленную, а если подача будет, тогда что? Кто ответит по телефону?

— Машинистка… — задумчиво проговорил Ромашов. — А где она, кстати?

— Миша ее в заводоуправление отпустил…

— Отпустил?!

— Отпустил! — Облавадский в сердцах отодвинул от себя бумаги и снял очки. — Ну, ведь работают все. Ра-бо-та-ют! Вам это только кажется, что все отлынивают, а на самом деле тут всем хватает работы.

Да…

Все работали. Ромашов видел это. Работал Миссун, который до хрипоты кричал вчера в телефонную трубку, требуя сократить простои.

Работал Облавадский, который сам любил лазать по контейнерам, руководя погрузкой.

Работал этот Миша в своей пропотевшей искусственной шубе.

Все работали, и исправно, в полном соответствии с окладами тратились силы и нервы. Даже Табачников и тот разбрызгивал слюни вполне достаточно для своей зарплаты.

Все работали, бессмысленно растрачивая душевные и физические силы.