Николай Коняев - Пригород

— Ставь! Ставь! — сотрясаясь всем телом, заорал Табачников, и вот грязно-бурый пятитонный куб начал медленно опускаться. Табачников успел засунуть под него уже разрываемый когтями мешок.

Крик заглушил даже рев запускаемых на испытательном стенде моторов.

Табачников опустился на ящик с битым пускачом и вытер грязным носовым платком пот с лица. Рядом с ним стоял врач. Кулаки его были сжаты, а сам он как-то нервно дрожал:

— Ч-то, что в-вы с-сделали?

А крановщица так и не поняла, что́ случилось. Она подержала контейнер на земле, а потом, видя, что никто не подходит к нему, подняла вверх и аккуратно поставила на машину.

Грязновато-красное пятно — шерсть, окровавленные куски мешковины, изломанные кости, торчащие из нее — осталось на снегу контейнерной площадки.

— З-зачем? Зачем вы сделали это? — прошептал врач.

Об э т о м нельзя было говорить.

Мгновенно смолк неразборчивый шепот, и оцепенелая тишина повисла в старом гараже.

Первым опомнился Термометр.

Махая руками, он закричал, что ежели б дефективные не исчезали, от них жить было бы негде.

— Что они, деточки? Да?! — распалялся Термометр. — Если деточки, то чего они плодятся, как…

Термометр осекся.

Об э т о м тоже нельзя было говорить…

— А кто пойдет?! — закричал Термометр, заминая неловкость. — Где вы дурака найдете, чтобы т у д а пошел? Я не пойду, учтите. Чего мне, жить не хочется, да?

И он оглянул жмущихся в сумерки дражненцев.

— Ну что? Кто пойдет, а?

— Я пойду! — раздвинув молчаливых дражненцев, вперед выступил Андрей. — Я пойду, суки! Все равно кому-нибудь надо идти.

И неизвестно, чем бы закончился этот разговор, но тут радостный возглас учительницы отвлек внимание собравшихся от ссоры. Учительница стояла в углу гаража и держала в руках младенца. В углу было темно, но младенца почему-то все увидели среди дефективных, узколобых новорожденных, словно от него исходил свет.

— Ты со мной пойдешь! — Ромашов протянул Андрею руку. — Вместе пойдем.

— Идиоты! — закричал Термометр. — Кретины!

На этот раз осмотр недельного приплода обошелся без обычных шуточек. Торопливо разобрали новорожденных и, не разговаривая, разошлись по домам. Необычного ребенка унесла к себе учительница.

Несколько недель в Дражне только и говорили о ребенке, о том, что и растет он не так, как дефективные, которые за несколько дней становились совсем взрослыми, а так, как росли дети до п о ж а р о в, это и было, наверное, самым главным чудом, поверить в которое оказалось труднее всего. Ребенок был оттуда, из того допожаровского мира.

А потом все разговоры прекратились, потому что ребенок исчез. Исчез вместе с учительницей. Такое тоже случалось в Дражне, и об этом тоже никогда не говорили, старались поскорее забыть…

Ромашов уже перебрался в пустующий дом Свата и часами сидел у окна, наблюдая за соседней заброшенной усадьбой. Вьюнки, опутывавшие забор Лапицкого, давно высохли, и за желтоватой сухой паутиной стеблей виднелись прутья из соржавевшихся гаек. Что-то гремело и лязгало в доме, а за темными стеклами бродили красноватые огоньки. В доме уже давно обитал один карлик, да еще иногда приходила на огород Помойная баба, но она в дом не заходила, молчаливо копалась в земле. Вот и сейчас она возилась в огороде, а на крылечке дома стоял карлик и поддерживал руками свисающий живот, принюхивался к ветерку, которым потянуло со стороны заводского поля.

— Давно он стоит так? — Ромашов кивнул на карлика.

— Давно… — ответила Помойная баба. — Стоит, ветер нюхает.

— Ветер?!

— Ветер… — Помойная баба тяжело вздохнула. — Худое все стало. И земля, и ветер. Из земли уже и не растет ничего. Картошки думала посадить, а начала рыться — опять станок откопала. Может, они с заводу плывут? Ну навроде камней…

— Не знаю… Может быть, и плывут… — рассеянно ответил Ромашов и прищурил глаза, пытаясь удержать промелькнувшую в голове мысль. Зашел в дом. Вытащил из-под стола неразобранную сумку, с которой ходил вчера в городские развалины, и торопливо открыл ее. Сумка была пуста…

— Собираешься? — раздался за спиной голос. Ромашов обернулся и увидел возникшего из густой полутьмы Андрея.

— Собираюсь…

— Так, значит, пойдем? А где? Не думал? Может, через Дражненскую?

— Мы пойдем там, где все пойдут…

Андрей внимательно посмотрел на Ромашова, но ничего не сказал.

— Мы доберемся до Промышленной и там будем ждать… — объяснил. Ромашов. — Когда о н и пройдут, следом пойдем и мы.

— Ну хорошо… — сказал Андрей. — Мне все равно. А когда пойдем? Утром?

— Нет… — Ромашов опустил глаза. — Надо идти сейчас.

Ромашов сидел в своем кабинетике, когда в репродукторе трансляции с конвейера захрипел голос диспетчера сборки: «Товарищ Табачников! Срочно подайте на конвейер топнасосы!»

Ромашов перелистнул страницу и, впившись глазами в столбцы цифр, схватил карандаш. Он только еще вникал в цеховые дела и сейчас все время морщил лоб. Он перечитывал старые справки, запоминал и сопоставлял цифры простоев вагонов и остановок конвейера, и в нем росло то счастливое ощущение завода, которое испытывал он, работая на сборке, и которое нельзя было выразить цифрами и чертежами, но без которого скучной и неинтересной становилась работа. Снова пространство завода ощущалось, как гигантское существо, врастающее фундаментами и подземными коммуникациями в землю, а трубами и линиями электропередач — в низкое небо. И самое главное, что все это было непонятным образом неразрывно связано с самим Ромашовым. Иногда Ромашову начинало казаться, что все бесчисленные незримые нити, связующие прошлое с будущим — то заводское поле, которое будет, с тем, которое было, — через него и проходят…

«…КОНВЕЙЕР ОСТАНОВЛЕН! ТОВАРИЩ…»

Ромашов взглянул на динамик прямой трансляции и вскочил. Началось! Остановлен главный конвейер завода!

Ромашов, видимо, побил рекорд скорости передвижения по цеху, установленный утром Андреем Угаровым. Еще не смолк динамик, а он уже был на складе. Кар, загруженный топливными насосами, стоял возле открытого лифта.

— Где карщик?!

Кладовщица залопотала что-то в ответ, но Ромашов, не слушая ее, повернулся к Миссуну:

— Где хлопцы?

— Хлопцы? — Миссун задумался. — Хлопцы там… На путях. А в чем дело?

— Надо топнасосы подать на конвейер! — Ромашов решительно не мог уразуметь, почему раскатывающийся по всему складу голос динамика: «Конвейер остановлен…» — слышит только он и никто больше.

— А! — догадливо сказал Миссун. — Ну, я сейчас. Пойду кликну кого-нибудь… Они там, кажется, станки уже разгрузили.

И неторопливо зашагал к рамке. Ромашов посмотрел ему вслед и внезапно успокоился.