Николай Коняев - Пригород

Господи! Да помнили. Все и всё помнили. И про Лешку Егорова помнили. Другое дело, что нельзя вспоминать об этом сейчас, не надо бы и вообще помнить.

Эх, Егоров, Егоров… Кто бы подумал, что первым из их выпуска Лешка перешагнет через последний рубеж? Но перешагнул. Ушел навсегда, растратив свою жизнь, чтобы прописаться, чтобы хоть на одну ночь, проведенную в морге, сделаться москвичом… Эх, Лешка, Лешка… Ну, кто же мог знать, что так получится? Самое смешное, что прописываться в Москве, пожалуй, он первым из их выпуска и начал. Еще на четвертом курсе засуетился, решив оформиться «подснежником» в какую-то контору, имевшую лимит на прописку. Судя по хвастливым рассказам в пивной, предстояло Лешке писать в этой конторе мемуары за какого-то вояку, громившего фашистских захватчиков на подступах к Новороссийску. За труды по увековечиванию подвигов вояки и должна была капать Лешке «подснежниковская» зарплата, а кроме того — лимитная прописка и отдельная комната в рабочем общежитии… Больше года хвастался Лешка своим полковником, а потом замолк, словно и не было никакого отставника, возглавлявшего заведение с лимитной пропиской. Зато сразу же возникла невесть откуда косоглазая деваха. Лешка таскал ее по пивнушкам и, нисколько не стесняясь девахи, рассказывал, что скоро они поженятся с девахой, и совсем неважно, что она косоглазая, зато у нее есть и московская прописка, и квартира. Не стесняясь девахи, он объяснял, что даже жена его, оставшаяся в Воронеже, понимает необходимость этого и дает развод. С девахой Лешка крутил роман уже на последнем курсе, когда всем предстояло как-то определиться в жизни, и никто ни над Лешкой, ни над его косоглазой невестой не иронизировал. Но и тут у Егорова вышла осечка. То ли сама косоглазая его маневр раскусила, то ли папаша оказался несговорчивым, но на домашнем совете было объявлено: жениться — пожалуйста, а прописать тебя, дорогой зятек, погодим… Вероломство это, чисто московское, так больно ударило по Лешке, что он даже запил от отчаяния и принялся подыскивать себе хорошую дворницкую работу, и даже подыскал что-то, и получил дворницкую жилплощадь, но вскоре устроил там дебош, и из дворников был изгнан. Вот тогда-то и купил он в Калининской области заброшенный дом и начал разводить кроликов, собираясь на вырученные деньги сунуть взятку нужному человеку и прописаться-таки в Москве.

После того как Лешка отправился увеличивать поголовье кроликов в Калининской области, в Москве он бывал лишь наездами, и вся информация о новых затеях и выходках доходила до Олега лишь слухами.

— Ты Егорова помнишь? — спрашивали у него.

— А как же! Где он сейчас?

— В Москве…

— Прописался?!

— Прописывается…

И далее следовал рассказ о новой авантюре, затеянной Егоровым. И настолько привычным стал этот разговор, что не только слова, но даже мимика и интонации не менялись при обмене репликами. «Лешку помнишь?» — спрашивали у Олега, когда хотели, чтобы он вспомнил о студенческом товариществе, о годах, проведенных в общаге. «А как же! — отвечал Олег, который никогда и не забывал о Лешке. — Где он сейчас?» И потом с изумлением, желая и не умея поверить в совершившееся: «Прописался?!» А в ответ — горькая усмешка, ирония обремененного такими же, как и Олег, серьезными делами человека: «Прописывается…» — и, конечно, рассказ о новой Лешкиной авантюре. Олег понимал, что весь этот разговор смахивает больше на своеобразный пароль с отзывом, по которому узнают они друг друга, узнают, не изменился ли давний приятель, не выпал ли из былого товарищества и можно ли положиться на него в каком-либо деле. Он и сам пользовался этим паролем для у з н а в а н и я, но ни тогда, ни сейчас не осуждал ни себя, ни своих товарищей. Конечно, нехорошо посмеиваться над товарищем, но то, что творил Егоров, было вызовом, оскорблением здравого смысла, попранием обыкновенной человеческой гордости. Не у всех получалось устроиться в Москве, но разве столичная прописка главное? Многие уехали и как-то пристроились в провинции, не выпали из круга, и пускай менее заметно, но все же работают, занимаются делом, на которое — с годами все яснее и горше понимаешь это — отпущено слишком мало времени, чтобы бессмысленно — год за годом — растрачивать его на прописочную возню. А Лешка Егоров сумел перешагнуть и через здравый смысл, и через дело. Только теперь, когда Лешкино мечтание осуществилось таким нежданным образом, даже и улыбаться уже не хотелось…

— Ты закусывай, закусывай… — ворвался в его мысли голос Игоря Струнникова. — Балычок тут у нас есть… Положить? А буженинки не попробуешь?

— Попробую… — задумчиво проговорил Олег. — И водочки выпью, и балычка попробую, и язычок положи…

— Ну вот, это по-нашему! — нагружая тарелку, похвалил Струнников. — Надо, старик, закусывать. У нас по литру на рыло запасено.

— Ну, вы даете!

— А что делать, что делать, старичок? Я когда узнал, что на поминки можно сколько хочешь брать, тогда и решил по полтиннику собрать. А вы еще спорили, дуралеи… Да когда еще за таким столом соберемся, а?

Олег только хмыкнул в ответ, принимая нагруженную деликатесами тарелку. Интересно было узнать, в каком магазине вот так отоваривают и спиртным, и такой закуской на поминки… Хотя зачем спрашивать? Струнникова могли и отоварить. Струнников многое, очень многое мог, как, впрочем, и сам Олег, как, впрочем, почти все сидящие за столом. Это-то они могли, этому-то они уже научились.

Да и не все ли равно, к а к доставал Игорь Струнников эти закуски, если язык отменно хорош, а балычок прямо тает во рту? И икра хороша — и черная, и паюсная… Не получается, конечно, соорудить такой же красивый, как в ресторане, бутерброд, но это тоже не страшно, если побольше положить, то так, по-домашнему, даже и лучше. И водочка отменно хороша, холодная… А вот грибы — нет, с грибами подкачал товарищ Струнников, это не грибы, а поганки какие-то. Ладно, бог с ними, с грибами… Не бывает, чтобы все хорошо было, можно и без грибов прожить. Вот… Паштетика можно взять…

Как раз, когда Олег накладывал на тарелку паштет, позвонили в дверь.

— Кто это? — Тимур сердито посмотрел на Струнникова.

Сейчас, когда Тимур выпил, чуть оплывшие за последние годы черты его лица заострились, сделались резче, почти как в студенческие времена.

— Не знаю… — довольно громко ответил Струнников. — Наши все здесь.

Разговор этот был услышан, и многие поворачивались к двери, чтобы посмотреть на пришедшего. Тимур открыл дверь и сразу посторонился, пропуская в прихожую Ольгу.

Олег поперхнулся паштетом и встал. Надо же было забыть, что он сам вызывал жену и что она вот-вот должна приехать.

— Это ко мне… — выбираясь из-за стола, объяснил он. — Супруга.