Кристин Фере-Флери - Девушка, которая читала в метро

– Можно поговорить с вами о пауках?

Мужчина в зеленой шляпе подскочил, чай пролился на блюдце. Жюльетта кинулась к нему с бумажным полотенцем. Он жестом остановил ее – и вечно эта улыбка, сказала она себе, улыбка кота из “Алисы в Стране чудес”. Любезная и в то же время отчужденная. С ним она чувствовала себя слишком юной, неловкой, бестолковой, “руки-крюки”, как говорила бабушка, – руки, из которых все валилось, которые не умели принимать форму предметов, укрощать их и ласкать. Даже сейчас ей казалось, что это она пролила чай; да, наверно, так и было – пролила своим неприличным вопросом.

Спросила она из-за книги, книги про насекомых, которую он читал в метро, – в первый раз, заметив его повадки, она приняла его за коллекционера или ученого. Не подумала “малахольный придурок”, но… нет, на самом деле именно так и подумала.

А теперь он сидел здесь.

Он приходил почти каждый день. Тихонько стучал в дверь кабинета между 15.47 и 15.49 – наверно, его точность объяснялась расписанием метро, думала Жюльетта. Она скучала по 6-й линии с ее привычными вехами: сторожевым катером у Mинистерства финансов, ярко-зеленой, похожей на крокодила линией дизайнерских “Доков” на другом берегу, стеклянными потолками наземных станций, маленьким детским садом под черепичной крышей, одиноким домиком среди нависавших над ним многоэтажек одна другой выше – часто при виде него она ощущала легкий укол непонятной ностальгии, – фресками на слепых торцах ансамблей 70-х годов на Порт-д’Итали, мостом Бир-Хакейм, станцией “Пасси”, смахивающей на провинциальный вокзал…

Она скучала и по незнакомцам, которым давала книги, закрывая их название раскрашенными Заидой картонками, по людям, которым эта суперобложка обещала счастье и волшебную перемену, ей хотелось увидеть их снова, не обязательно их расспрашивать, нет, ведь чтение – штука очень личная, драгоценная, просто взглянуть на них, всмотреться в их лица, отыскать на них признаки чего-то нового, лучшего, радости, пускай мимолетной. Наверно, это глупо.

– Это глупо? – спросила она Леонидаса, поделившись с ним своими мыслями.

– Я думал, мы будем говорить про пауков…

– Про них тоже. Вы ведь специалист по насекомым…

– Не совсем. Просто люблю за ними наблюдать. По-моему, ни в одном живом существе промысел Природы не воплотился с таким совершенством.

– Вы поэтому всегда читаете одну и ту же книгу? В смысле в метро?

– Да. Мне было очень стыдно за свою трусость, я мучился от невысказанной любви и хотел покоя. А что может быть успокоительнее строения надкрылий у скромного Gryllus campestris , сиречь полевого сверчка?

Он смущенно заерзал на стуле:

– Хватит обо мне… Так с чего мы начнем?

– С пауков. Зачем они лезут вверх по канализации? Зачем уходят из безопасного места, чтобы попасть в другое, куда более опасное?

Леонидас несколько раз сжал и разжал свои белые, очень ухоженные руки. Каждый ноготь был тщательно подпилен и отполирован.

– Ваш вопрос касается не одних только пауков, – в конце концов ответил он. – Я могу прочитать вам небольшую лекцию о повадках этих насекомых, но, по-моему, вы совсем не этого хотите. Я ошибаюсь?

И тут Жюльетту прорвало, она говорила быстро, слова наталкивались друг на друга, ей хотелось высказать все, вперемешку – смятение перед новой жизнью, в которую она медленно, слишком медленно встраивалась, ясный, безжалостный взгляд на прежнее ее существование, внезапно представшее во всей своей заурядности, сомнения, страхи, упрямый проблеск надежды, скрывавшийся, быть может, на страницах всех этих бесчисленных книг, которые невозможно рассортировать.

– Я тоже была покрыта пылью, – сказала она. – Она копилась, а я даже не замечала, понимаете?

– Думаю, понимаю, – ответил Леонидас. – А теперь?

Она на миг закрыла глаза.

– Вот это все, – она подняла руку, словно показывая ему комнату, где они сидели, и все, что за ее стенами, склад, двор, шаткую железную лестницу, комнаты, выходившие на галерею, прямоугольник неба над стенами и крышами, – вдруг подуло на меня, как порыв ледяного ветра. Я себя чувствую раздетой. Мне холодно. И страшно.

Она услышала, как он пошевелился. Ласково коснулся ладонью ее лба. Как бабушка, когда Жюльетта приезжала зимой к ней в Пиренеи и подхватывала насморк, потому что заигралась в снегу с мокрыми ногами.

– Поздравляю…

Жюльетта решила, что ослышалась. С чем он ее поздравляет? Чем она заслужила похвалу? Легкое прикосновение длилось недолго, она почувствовала, как его рука соскользнула. Леонидас уселся обратно в кресло, оно скрипнуло. Она боялась поднять веки. Не сейчас. Быть может, она спутала искренность и иронию. Быть может…

К черту все “быть может”!

Она посмотрела на него. Черты его лица колебались как волны, менялись в теплом голубом облаке дыма, поднимавшегося из трубки: то был джинн из лампы, насмешливый эльф, что выпрыгнул из чадящего уголька или из болота с бледными подрагивающими огнями.

Леонидас вынул изо рта трубку, поднял ее к виску и тихонько постучал по нему мундштуком.

– Бояться – дело хорошее, – мирно продолжал он. – Вы начинаете понимать, что большая книжная расстановка, к которой вы собираетесь приступить – и против которой, поверьте, я совершенно ничего не имею, – в этих стенах невозможна.

– А тогда где?

Она не узнавала собственный голос – дрожащий, жадный.

– Там. В том, что можно назвать как угодно – духом, головой, сердцем, умом, сознанием, памятью… Есть еще много всяких слов. И все не те, по-моему. Но важно вовсе не это.

Он оперся на подлокотники и слегка наклонился к ней.

– Все эти книги должны найти свое место в вас. Внутри вас. И ни в каком другом месте.

– Вы хотите сказать… что я должна их все прочесть? Все?

Он молчал, и она заволновалась, потом протестующе скрестила руки на груди:

– Ну даже если я смогу… и что, что будет потом?

Леонидас, слегка запрокинув голову, выпустил безупречно ровное колечко дыма; он мечтательно следил за тем, как оно меняет форму, коснувшись потолка.

– Потом вы их забудете.

И она начала читать. Установился новый распорядок дня: она вставала рано, готовила Заиде завтрак, проверяла ее ранец, спускалась следом за ней по железной лестнице, отзывавшейся гулом на каждый их шаг, махала ей рукой, придерживая тяжелые ворота, между створками которых просовывала нового “кукушонка” взамен прежнего, успевшего распасться на сырые лохмотья, потом шла в кабинет.

Книги ждали ее. Жюльетта научилась ловко скользить между стопками, огибать углы коробок, касаться стеллажей так, чтобы с них ничего не рушилось. Она больше не ощущала удушья, прежде заставлявшего ее время от времени выскакивать из комнаты, из двора и шагать по улице, скрестив на груди руки, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Гора книг превратилась в нечто дружелюбное, в подобие мягкой перины, на которой ей было легко и удобно. Когда она закрывала за собой стеклянную дверь, ей даже чудилось исходящее от страниц призывное жужжание, вернее, дрожь. Она застывала на месте, не дыша, и ждала. Зов слышен сильнее с той стороны – нет, вот с этой. Из забитого камина или из вон того темного закоулка за стремянкой. Она подходила ближе, осторожно протягивала руку и поглаживала потрепанные картонные или кожаные корешки. Потом опять застывала неподвижно.