Елена Стяжкина - Розка (сборник)

«Нужно еще подумать о том, будем ли мы есть или будем только пить. Если еда для вас обязательно, то нужно составить меню.

До отъезда всего неделя. Это был очень быстрый месяц. Мы можем выпить прощального вина в ночь перед аэропортом, но лучше не рисковать и сделать это немного раньше. Я могу приехать и начать подготовку уже завтра. В этот понедельник никто в Австрии все равно не работает. Но кафе или бар мы всегда можем найти. Если вы дадите адрес и согласие, то я могу приехать и в квартиру. Я надеюсь, что ваша лендледи не имеет ничего против гостей».

Корпоративные письма, которые раньше, до эпохи инноваций, назывались университетскими, тоже оказались прекрасными. Андреев пожалел, что, в глухой своей злости, давно не наведывался на портал. В почте кипели реформы. Андреева настоятельно приглашали принять участие в заседаниях рабочих групп по борьбе с плагиатом, коррупцией, опозданиями и прогулами, нарушениями правил внутреннего распорядка, а также с курением, распитием спиртных напитков, использованием ненормативной лексики и посягательством на сексуальную неприкосновенность коллег, сотрудников и студентов. К счастью, это были разные рабочие группы. Потому что одна ни за что бы не справилась с таким плотным графиком работы. «Просим вас установить контроль над разговорами с целью популяризации инноваций и поделиться видением общественных рефлексий в контексте выполнения стратегии европейского развития нашего вуза. Ваши тезисы должны быть проверены и утверждены до специальной рассылки всем участникам группы».

«Когда мы сожжем Кремль, я праздновать не буду», – говорил Андрееву ротный. Его звали Мирославом. Мирослав Савченко, харьковчанин, программист. «Детей двое, фотографии не покажу. Сглазите еще…»

«А я буду», – твердо сказал Андреев.

«И ты не будешь. Не захочешь…»

«В смысле не будет уже радости? Сил не будет? Желания?»

«В смысле просто не захочешь».

В смысле просто не захочешь. Андреев вздохнул и улыбнулся. Он назвал ротного по имени, и это оказалось легко. Неожиданно легко и не больно. «How are you, Miro?» «I am fine, тільки не розумію, чому маю розмовляти англійською. А так добре, добре, Андрію…»

Просто не захочешь – это потому что его больше нет и не будет в тебе. Пустое чисто выжженное пространство. Пока горело, можно было следить за языками пламени, слушать грохот падающих деревянных перекрытий, смотреть, куда уносит ветром дым. А потом – нулевое место, беззвучное, безымянное, канувшее. Не жалко, не смешно, не страшно. Никак.

Чтобы сжечь Кремль, совсем не обязательно идти в освободительный поход, не нужно гнать врага до самого Ледовитого океана. Можно даже не переходить границу. Только держать свою крепко. Знать, что вот это вот – рубеж, за которым сгоревшее дотла, уже небытийное, а потому не окрашиваемое больше ни радостью, ни болью.

«Мы назначили вас членом комиссии по подготовке проекта изменений в кодекс университетской добропорядочности. Явка строго обязательна. Просьба подтвердить получение письма до конца сегодняшнего дня».

Андреев был из тех, кто помнил Ленинский зачет. Это была такая комсомольская процедура, для которой сначала нужно было в специальной, типографским способом отпечатанной книжке, записать «личный план» на год, а потом – привселюдно – отчитаться о его выполнении. Собирать металлолом, читать Маркса, проводить политинформации, бороться против апартеида, курения, крылатых ракет, учиться на «хорошо» и «отлично», выполнять комсомольское поручение…

Он приписывал себе килограммы макулатуры, сочинял текущие оценки, цитировал не читанные никогда «материалы двадцать какого-то съезда партии» и мечтал, как однажды станет великим и признанным ученым и обязательно – академиком. Настоящим академиком – с открытиями и концепциями, книгами и статьями, переведенными на сто языков, с учениками, которые превзойдут его, но не сразу, а только после его смерти. И вот тогда…

Ленинский зачет умер, а «вот тогда» осталось. Правда, уже без академика, учеников и книг. Осталась мечта о том, что однажды, заполняя очередной – но срочно и на вчера, потому что «учебная часть объявит вам выговор» – индивидуальный план, личный или кафедральный отчет, рейтинг научного признания, журнал выполнения нагрузки, где «лекция, конечно, два часа, но записать надо ноль семнадцать, поместив число в графу размером в один квадратный миллиметр, он найдет в себе силы написать в каждой клеточке или не в каждой клеточке, а крупно, красной ручкой – поперек страницы или в письме – жирным шрифтом, сорок два, таймс нью роман, с выравниванием по центру – Идите нахуй.

Найдет в себе смелость написать и повторить написанное во всех кабинетах и инстанциях, куда его будут вызывать или водить, чтобы пристыдить, пригрозить и тем наконец воспитать достойного члена теперь уже не коммунистического, но что толку, общества.

…Кто бы мог подумать, что предсказанное ротным Мирославом «в смысле просто не захочешь» наступает не только на развалинах сожженного Кремля.

А Марте Андреев написал охотно. Даже как-то слишком охотно. Начинал витиевато, пользовался гугл-переводчиком, искал не так правильности, как красивости. Потом плюнул и написал просто: «Могу ли я рассчитывать не только на прощальное вино, но и на прощальный секс? Если да, предлагаю начать завтра после полудня. Здесь есть дощатые ставни». Planked shutters – это то, что предложил гугл. Вряд ли Андреев мог бы сказать лучше. Марта ответила немедленно: «Я могу в шесть или в семь. Да?»

«Да», – написал Андреев и взялся за пылесос и стирку постельного белья. Звонившие колокола больше не тревожили и не раздражали. Началось уборочное веселье, от которого Андреев, живший как барин-засранец, успел отвыкнуть. Андреев потел, пыхтел и время от времени грубо «гыгыкал» над трансформацией отложенной мечты. Точнее, над способом ее реализации. В безупречно вежливой и слегка просительной интонации его давно задуманное ругательство переставало быть протестом и превращалось в брутальное мачистское приглашение. Иногда все дело бывает не в сублимации либидо, а в его правильной переадресации.

Марина могла бы быть им довольна: Андрееву нравилось читать инструкцию для стиральной, отмывать чашки от чайного налета и чувствовать себя пошляком.

Она сказала: «Я не знаю, нашли ли вы свои ключи. Но эти – пусть останутся у вас. Я внесу в правила аренды возможность вашего появления. Тут две комнаты. А человек не может спать в двух комнатах сразу. Вы согласны?»

«Я не знаю, – ответил Андреев. – Мне кажется, что я уже уехал. Вчера не мог, а сегодня – смог и уехал. Но я согласен, что спать в двух комнатах сразу нельзя».