Евгения Некрасова - Калечина-Малечина

— Ой, мышонок! — хотя это и была выросшая мышь, которую созданьице держало за серый хвост.

— Хэ! — подтвердила Кикимора, разинула острозубый рот и откусила извивающегося грызуна наполовину.

Катя не мигая глядела на двигающуюся челюсть созданьица. Вторая половина грызуна лопнувшей красной ягодой качалась на хвосте в бугристых пальцах и всё ещё подёргивалась. Кикимора протянула Кате мышиные остатки, и невыросшая отказалась, быстро замотав головой. Созданьице отправило себе в рот вторую половину прямо с хвостом. Катя осознала, что тоже ужасно голодна и что не ела ничего сегодня, кроме двух сырных кусочков. Она нащупала в кармане пуховика батончик, один и ещё один, освободила сразу две конфеты от фантиков и запустила себе в рот. Они отправились дальше, Катя дожёвывая конфеты, а созданьице — мышь.

Зимой дача — то есть дом и прилегающее к нему пространство — выглядела не как летом — гораздо больше и печальней из-за голых брошенных деревьев. Вместо четырёх бабушкиных яблонь посередине участка и вовсе торчали свежие обрубки. Кате сделалось грустно. Дядя Юра не открывал, хотя Катя долго жала на писклявый звонок и дубасила по дверной обивке. Кикимора показала ржаво-шерстяной лапой в сторону косого серого домика, из трубы которого выползал пар. Это была баня, которую сделал ещё муж Лилии Артёмовны. Кикимора закрыла морду шарфом. Они обошли строение и застыли снеговиками. У бани, прямо в сугробе, лежал на спине голый жилистый выросший и накидывал ладонями на себя снег. Это был дядя Юра, и от его тела шёл пар. Катя постаралась сщурить глаза так, чтобы ресницы почти закрывали зрение. Нужно было не думать о том, что дачный сосед выглядел ещё страшнее и непонятней, чем Курин. Кикимора то ли от понимания Катиного ужаса, то ли от своего пищеварения рыгнула съеденной мышью. Дядя Юра поднял голову, увидел их и плохо выругался.

Потом они сидели за столом, покрытым клетчатой клеёнкой. Дядя Юра, уже одетый в тельняшку и брезентовые штаны, жевал холодную курицу. Её полуразобранное тело лежало на фольге в огромной плоской тарелке с двойным золотистым ободком. Посудина была бабушкина. Блестящий от жира рот дяди Юры отпивал после каждого откуса пиво. Мясо он то отрывал зубами от кости, то отламывал пальцами. Катя и Кикимора сидели на скамейке напротив и смотрели на него. Вокруг всё было деревянно и довольно аккуратно, даже прибраннее, чем у Кати дома.

— Это что за ляля? — это спросил дядя Юра явно про созданьице.

— Дочка маминой сестры, — это спокойно ответила ему Катя.

— А чего не раздевается? — снова задал вопрос дядя Юра.

Катя сняла свою шапку, шарф и расстегнула пуховик, а Кикимора сидела как пришла, в шубе и с замотанной мордочкой.

— На улице очень замёрзла, — это снова ответила Катя и очень удивилась своей спокойности.

— А, она с юга, что ли? — дядя Юра отправил в рот прядь белого мяса.

Катя кивнула.

— Может, всё-таки хочешь? — это спросил дядя Юра, показывая сальной ладонью на бабушкину тарелку.

— Нет, — уверенно сказала Катя, стараясь не думать, что её сильно тошнит.

Она очень хотела есть, несмотря на тёти-Олины батончики. Но мёртвая приготовленная курица казалась ей ещё несъедобней, чем сырая раскусанная мышь. Наверное, потому, что куриная кожица очень напоминала кикиморскую.

— А, щас! — это вдруг сказал дядя Юра.

Он приподнялся, вытер жирные руки о кусок мятой марли, подошёл к глазированному серванту, вытащил оттуда пакет с печеньем и высыпал его в огромную, тяжёлую фарфоровую супницу с синими цветами. Катя узнала её, она тоже принадлежала бабушке. Дядя Юра поставил печенье перед Катей и Кикиморой.

— Девчонки, налетай! — это призвал он и снова схватился за курицу.

— Спасибо, но мы не хотим, — это решительно отказалась Катя.

Хотя печенье было круглым, песочным, с красно-желейными прожилками по центру — именно таким, какое Катя давно любила. Дядя Юра обиделся и дёрнул челюстью.

— А вы чё приехали-то? На дачу, что ли? Та половина тоже теперь моя. И земля… Папка не сказал, что ли? — вдруг прокричал последнюю фразу дядя Юра и тут же запил крик пивом.

— Вы ему только деньги не отдали, — выговорила Катя.

Дядя Юра хмыкнул и с треском разломал огромными ладонями костяной каркас. Кикимора молча глядела то на лицо выросшего, то на его руки. Он кивнул головой в сторону созданьица и улыбнулся Кате.

— Глазки у мало́й смешные, хлоп-хлоп, — сказал дядя Юра.

— Отдайте мне наши деньги, — по-выросшему вдруг произнесла Катя.

— Балин… Папка твой бухой был, забыл, как я ему деньги отдал, а их у него в электричке украли, — выросший улыбнулся, показав сбоку слева золотой зуб.

— Отдайте, — упрямо произнесла Катя.

Дядя Юра резко поднялся с места, невыросшая и созданьице вздрогнули. Он снова вытер руки об марлю, сходил к серванту, залез в нижний ящик, вернулся с бумажкой и сунул её Кате в лицо.

— Читать тебя же в школе научили?! Видала подпись папкину? И юрист тоже подписал.

— Вы всех обманули и деньги не отдали! — промычала Катя.

— Ну докажи, попробуйте! Родители у тебя совсем непутецкие, ну и ты не удалась! — это совсем заорал дядя Юра.

Катя вздрогнула, как всегда делала от крика, и тут поняла, что дядя Юра сказал очень верно, что она не удалась. И вспомнила сразу все три последние дня: и варежки, и Веронику Евгеньевну, и Лару, и школу на улице Савушкина, и Сомова… И не отдаст дядя Юра ей никогда деньги. Почему вдруг она решила, что у неё что-то получится? Слёзы полезли из Катиных глаз. Кикимора не мигая глядела теперь на невыросшую.

— Ну… Плакать, что ли, решила? — это неожиданно ласково произнёс дядя Юра.

Он поднялся, подошёл к Кате и взял её за локоть.

— А ну иди сюда, — ещё ласковее произнёс он и стащил с Кати пуховик.

Кикимора наблюдала за ними жёлтыми глазами. Дядя Юра подвёл Катю к своему стулу, сел на него и усадил Катю себе на колени.

— Обиделась, что ли? — совсем ласково спросил он.

От него пахло пивом, курицей и чем-то ещё незнакомым. Дядя Юра протянул руку за марлей и обтёр всё ещё лоснящийся жиром рот.

— А ну-ка давай посмотрим, что у нас уже тут, — это странно сказал он и снял с Кати свитер.

Она оставалась в школьном платье и шерстяных колготках. Дядя Юра обнял Катю и совсем крепко прижал к себе. Она вспомнила, что давно мечтает об обниманиях. Ей почему-то не захотелось больше требовать денег, успевать что-то сделать до вечера, добиваться прощения родителей, Лары, Вероники Евгеньевны. Её потащило в мягкий, укачивающий сон. Дядя Юра принялся тяжело дышать и задрал ей платье. Внизу живота у Кати приятно зазвенел крохотный колокольчик.

— Какая красивая, — это продышал дядя Юра совсем Кате на ухо.

Невыросшая удивилась, что кто-то, кто ей не мама, назвал её красивой, закрыла глаза и совсем обмякла. Дядя Юра оттопырил одной ладонью Катины колготки, а второй пополз под их держательную резинку. Катя почувствовала, как колокольчиков стало несколько, может быть, целый хор. Её сморила ласковая, моментальная горячка. Вдруг выросший застыл, прекратил тяжело дышать и принялся заваливаться на Катю. Она попыталась увернуться, но дядя Юра был такой тяжёлый и длиннорукий, что ей было не вырваться. Катя осознала, что услышала только что гулкий звук и потом ещё несколько звонких. Она упала на дощатый пол, а выросший повалился на неё сверху. Так они пролежали какое-то время. Невыросшая начала задыхаться под плитой из человеческих жил и костей, повернула голову и заметила справа мебельную ножку. Катя подтянулась на руке к ножке, выползла из-под дяди Юры, посидела, отдышавшись, под деревянной крышкой и вылезла из-под стола. Сосед лежал без движения в густой и липкой, как варенье, луже крови, которая натекала вокруг его головы. В красной жиже валялись осколки фарфоровой супницы и песочные печенья. Кикимора, медленно моргая пучком длинных ресниц, глядела на лежащего.