Вениамин Агеев - Песни сирены [сборник]

– Разумеется, – сказала она, делая ударение на первом слове, – разумеется, ты поедешь вместе с нами. Я сказала папе, что мы должны будем заскочить за тобой по дороге.

Но я уже закусил удила:

– Не нужно ни за кем заскакивать, у меня на субботу другие планы. Меня целый день дома не будет.

В этом месте Галя совершила ошибку. Интуитивно зная, что я солгал, она вместо уговоров прибегла к насмешке:

– И какие же у тебя планы, планировщик ты мой?

– Такие! Не твоё дело.

– Ну, мы всё же заедем за тобой. В четыре часа, не забудь!

Я, конечно, не забыл. И поэтому заблаговременно ушёл, чтобы устроить себе наблюдательный пункт в кустах за газетным киоском, откуда хорошо просматривался фасад нашего дома. До сих пор сам не знаю, зачем мне это было нужно – может быть, я втайне надеялся, что Дегтяренки не уедут сразу. Тогда бы я мог, предварительно заставив их прождать минут пятнадцать, поддаться на уговоры и брюзгливо согласиться составить им компанию. А лучше всего было бы, конечно, если б моя любимая, внезапно осознав свою неправоту, отправила родителей на дачу, а сама осталась ждать меня у подъезда. Но ничего такого не произошло. Машина на минуту приостановилась у парадного и тут же умчалась дальше – видимо, мама сказала Гале, что я собирался вернуться не скоро.

После такого глупого демарша я стал чувствовать себя ещё хуже. Наказав свою подругу, я и сам себя наказал, и едва ли не сильнее, потому что не только не добился желаемого эффекта, но и ощущал в глубине души, что достоинства моих побудительных мотивов сомнительны, а средства выражения не отличаются благородством. Промаявшись ещё с час в бесцельных прогулках по городу, я вернулся домой, но и там мне не было покоя. Всё валилось из рук. Увлекательная книжка, которую я в тот момент читал, царапала поверхность сознания, не усваиваясь. Мысль о домашних делах вызывала отвращение, что стало причиной ссоры с матерью, хотя, вообще говоря, у нас с ней очень редко возникали какие-то конфликты на этой почве. Начиная класса с шестого, я по негласной традиции следил за тем, чтобы в доме всегда водились основные продукты вроде молока и хлеба, а тут, вместо того, чтобы послушно взять в руки авоську, стал огрызаться, ссылаясь на занятость, хотя было совершенно очевидно, что никаких срочных дел у меня нет. В конце концов, уже ближе к сумеркам я рванул на автостанцию, чтобы успеть на последний автобус в «Заречье». Здесь сама собой напрашивается фраза о том, что лучше бы я этого не делал, но не всё так просто – на самом деле, я не уверен, что лучше, а что хуже.

Двор деггяренковской дачи был ярко освещён, и я ещё издали заметил сквозь низенький редкий штакетник, что вся компания расположилась на веранде для чаепития. Стульев не хватало, в связи с чем спортивная команда частично расположилась на балюстраде, уступив наиболее удобные места хозяевам. И те, и другие поздоровались со мной с некоторым недоумением, но довольно радушно, исключая разве что мамашу – но, с другой стороны, от неё я и не ждал особенно тёплого приёма. А вот процедура знакомства преподнесла новые неприятные сюрпризы. Один из футболистов, высокий белобрысый парень года на два постарше, чем я, представившись Иваном и обменявшись со мной крепким рукопожатием, чуть задержал мою ладонь в своей и сказал на неожиданно чистом русском языке, обращаясь при этом не ко мне, а к Гале:

– Ну что же вы наговариваете на своего парня, Галочка? Он и в самом деле симпатичный, но вовсе не лопоухий.

Комментарий такого рода, даже высказанный самым дружелюбным тоном, не мог восприниматься иначе, как бестактность. Впрочем, не исключено, что со стороны белобрысого это было всего лишь попыткой перейти со мной на короткую ногу, с одновременным элементом шутливого заигрывания, направленного на мою девушку. Сама по себе фраза могла быть истолковано двояко – в том числе как своего рода дружеская, хотя и неуклюжая острота в узком кругу. Важнее здесь было другое. За моей спиной Галя обсудила с футбольной командой то, что, как мне представлялось, входило в сферу интимности. Сам-то я не раз слышал подобные эпитеты из её милых уст, но это всегда происходило в то время, когда мы держали друг друга в объятиях, и обмен шутливо-ласковыми прозвищами перемежался с обменом поцелуями. То же самое слово, произнесённое среди посторонних, было совершенно неуместно по целому ряду причин. На самом поверхностном уровне оно привлекало внимание окружающих к недостатку моей внешности, кстати говоря, не такому уж заметному. Но это, конечно, было мелочью. Самое главное, что оно приоткрывало завесу чего-то глубоко личного – того, что до сих пор происходило только между Галей и мной. Не уверен, что степень моей тогдашней обиды соответствовала тяжести её прегрешения, скорее всего, что нет, но, тем не менее, я почувствовал себя ещё более уязвлённым. Куртуазный поэт в подобной ситуации мог бы сублимировать своё отчаяние в изящном экспромте о том, что любимая распахнула дверь будуара перед сборищем случайного сброда. Но поэтом я не был, и даже о том, что наиболее болезненные для самолюбия уколы легче всего нейтрализуются публичной самоиронией, пока что не знал. Всё, что я смог предъявить обществу в данную минуту, сводилось к вымученной высокомерной улыбке, призванной продемонстрировать, что настоящие мужчины не снисходят до внимания к глупым насмешкам. А вот достойно вернуть футболисту пас словесного поединка мне так и не удалось. Пауза всё больше затягивалась, и после нескольких секунд, проведённых в бесплодных поисках какой-нибудь убийственно остроумной формулы, я робко проблеял в ответ:

– Вот уж не думал, что меня тут так хорошо знают!

– Ещё бы! – немедленно откликнулся другой парень, в подвижной обезьяньей фигуре которого угадывался вратарь. – Галочка только о тебе и говорила. Всё вздыхала, сокрушалась, что ты не смог приехать.

Так же, как и остальные члены команды, которые уже успели со мной познакомиться, голкипер изъяснялся вполне по-русски, без какого бы то ни было намёка на акцент, и я, помнится, не без злорадства подумал, что Галя, вероятно, разочарована. Как видно, футбол не пользовался особой популярностью среди настоящих горячих эстонцев. А может, эта команда была вовсе не из Таллина, как мы сначала подумали, а, например, из Нарвы. Во всяком случае, никакой заграницей здесь не пахло.

Голкипер, между тем, решил развить тему:

– Так что не сомневайся, на тебя уже полное досье собрано – и про то, что ты обидчивый, и про грабителя, и про велосипед.

Я ничего не имел против тиражирования истории об отбитой шапке, но то, что Галя рассказала им про велосипед, было ударом ниже пояса. Дело в том, что у меня имелась одна давняя тщательно скрываемая идиосинкразия – я не умел ездить на велосипеде. В детстве не научился из-за каких-то нарушений в вестибулярном аппарате: никак не мог удержать равновесия. Меня даже на качелях тошнило. А потом, когда подрос, стал стесняться своего неумения. Я, правда, как-то раз уговорил Вовку, гордого владельца полуспортивного «Туриста» марки «ХВЗ», дать мне урок вождения, но над попытками укротить железного коня потешался весь двор, и это надолго отбило у меня всякую охоту к совершенствованию. Кроме того, я исхитрился помять Вовкиному лайнеру крыло, и друг как-то уж очень сильно расстроился. Он, вообще, относился к вещам бережно, а над своим «Туристом» просто трясся, хотя на улице эта марка не считалась престижной. «ХВЗ на г’ору нэ вэзэ» – говорили знатоки двухколёсной техники. Как бы то ни было, на том наши уроки и закончились. Впрочем, всё это было в прошлом. Но несколько дней назад Галя решила, что было бы просто чудно, если бы мы могли совершать совместные велосипедные прогулки, и я так загорелся идеей, что по секрету признался ей в своей неполноценности. Подруга горячо обещала сделать из меня настоящего аса велотреков, но до практических занятий дело пока не дошло. Зато теперь выяснилось, что она и про мою странность успела разболтать едва знакомым людям. Несколько минут я боролся с двумя противоположными, но одинаково глупыми побуждениями – не сходя с места устроить ей сцену или просто сбежать. И всё-таки чудом удержался и от того, и от другого, до какой-то степени «сохранив лицо». В любом случае, настроение у меня вконец испортилось. Я решил тихо уйти при первой же возможности, но не прежде, чем выскажу Гале всё, что накипело у меня на душе. Для этого нужно было как-то незаметно оттереть её от остальных, что тоже оказалось непростой задачей, поскольку она непрерывно болтала и флиртовала с футболистами, лишь иногда стреляя взглядом в мою сторону. В её поведении отчётливо прослеживалась возбуждённая нарочитость, словно она поставила себе целью не развлекаться в своё удовольствие, а целенаправленно меня третировать. Будто бы это не она меня предала, а я совершил что-то дурное по отношению к ней. Наконец, мне удалось подстеречь Галю в узком тупичке, ведущем к санузлу. Вернее сказать, это был скорее своеобразный тамбур, куда выходили двери прачечной, туалета и ванной комнаты и в который можно было попасть как изнутри, со стороны кухни, так и снаружи, через прачечную. В тот вечер санузел представлял собой довольно оживлённый транзитный пункт, что было неудивительно, учитывая число присутствующих, но спортсмены проявляли такт и не клубились у входа. Прежде чем войти, они терпеливо дожидались в отдалении, пока в выкрашенном масляной краской окошечке над дверью, ведущей в тамбур, не гас свет. Ну а я, пренебрегая правилами этикета, сумел перехватить Галю с помощью обходного кухонного манёвра. Увы, она не пожелала остановиться для разговора со мной, а когда я схватил её за руку, громко вскрикнула: