Элизабет Говард - Беззаботные годы

Каждое утро после пробуждения Анджела подходила к окну спальни, которая теперь, к счастью, принадлежала ей одной. Выглянув из окна, она видела голубоватый дым над кухонной трубой Хоум-Плейс в трехстах ярдах выше по холму – это расстояние она тщательно вымеряла шагами. Потом она молилась – с жаром, вслух, но негромко: «Господи, не дай ей вернуться сегодня», и пока что Бог ей этого не позволял. Пять дней назад Анджела была совершенно другим человеком, а теперь изменилась до неузнаваемости. И прежней уже никогда не станет. Сейчас, когда рассеянность и томление сливались воедино, она ощущала почти ностальгию по былой скуке, бесконечных неделях и месяцах (даже годах!), которые она прожила в ожидании чего-то или в беспокойстве о глупых мелочах, потому что не могла найти ничего достойного настоящих, серьезных забот. Давние возобновляющиеся грезы наяву, в которых Лесли Говард, Роберт Тейлор или месье де Круа (француз, семейный врач из Тулузы) стояли на коленях у ее ног или возвышались над ней, всем своим существом излучая немеркнущую страсть, а она сидела в каком-нибудь романтическом наряде из тех, которые в обычной жизни не носила, и с достоинством принимала их преклонение, протягивая руку (да, просто руку !), после чего грезы рассеивались вместе с их безмолвной, благоговейной признательностью, – эти давние мечты увяли и пожухли, стали нелепым и постыдным вымыслом. Все это она помнила, как и то, что в то время ела, спала и проводила дни в томительной безмятежности неведения. Она не могла жалеть об этом инфантильном прошлом, когда она еще не имела ни малейшего понятия о том, что такое жизнь. Но теперь весь смысл жизни виделся ей до боли отчетливо; каждую секунду каждого дня она проводила в состоянии трепетного и кроткого исступления, которое почти блистательно ухитрялась полностью скрывать. Джессика заметила, что, слава богу, ее старшая дочь, кажется, перестала хмуриться и дуться, а в Хоум-Плейс, где Анджела старалась проводить как можно больше времени, Дюши находила ее манеры и в целом стремление угодить очаровательными. В первый день, медленно поднявшись на холм к Хоум-Плейс, она задержалась на лужайке перед домом, – просто чтобы посмотреть, что будет дальше. Тедди, Клэри и Полли носились наперегонки вокруг дома на велосипедах. На третьем круге Клэри упала, пытаясь обогнать Тедди.

– Ай! Так нечестно! – крикнула она вслед Тедди. – Ты прижал меня к веранде!

Анджела взглянула на длинную грязную ссадину с бусинками крови.

– Пойдем поищем твоего отца. Рану надо промыть.

– Он уехал. Повез Зоуи на станцию, потому что ее мама заболела.

– Поверь мне, Клэри, йод нужен обязательно. Сейчас я тебе помогу.

Вмешалась подоспевшая Полли:

– Это очень мило с твоей стороны, но ты же не знаешь, где здесь что лежит, – сказала она Анджеле и увела Клэри в дом.

Анджела получила возможность уйти и зашагала вниз по склону холма, мимо Милл-Фарм и дальше, к Бэттлу. Она шагала медленно, опасаясь перегреться и не желая, чтобы у нее начал блестеть нос. И все-таки она успела устать к тому времени, как Руперт остановил машину и посигналил ей.

– Куда ты ходила?

– Просто прогуляться.

– Садись. Давай лучше прокатимся, – он толкнул дверцу, Анджела чинно села в машину. Так просто, думала она в то первое утро.

На холм они въехали молча, но когда приблизились к воротам Хоум-Плейс, Руперт сказал:

– Мне что-то пока не хочется домой. Почему бы нам не проехаться еще немного? Но если у тебя есть занятия получше, могу тебя высадить.

– Я с вами, – делая вид, будто соглашается нехотя, ответила она.

Видимо, он понял все так, как она и задумала, потому что ответил:

– Очень любезно с твоей стороны. Вообще-то у меня есть проблема, и мне обязательно надо с кем-нибудь поговорить.

Это было настолько неожиданно и лестно для нее, что она не сумела придумать достаточно взрослый и небрежный ответ. Она искоса взглянула на него: он слегка хмурился, следя за дорогой. Его темно-синяя фланелевая рубашка была расстегнута вверху, так что виднелась длинная худая шея. Интересно, когда он наконец объяснит, в чем дело, и какого черта он и Зоуи…

– Я покажу тебе великолепный вид, – сказал он.

– Хорошо, – отозвалась она, расправляя яблочно-зеленую вуалевую ткань на коленях.

Когда они прибыли на место, она увидела то, чего и ожидала. Никакого смысла в красивых видах она не усматривала: похоже, им просто приписывают чрезмерно большое значение, когда смотреть больше не на что, как сейчас – только на мили полей хмеля, обычные поля, леса и несколько старых фермерских домов. Руперт остановил машину на гребне холма, они прошли к калитке рядом со ступеньками для перехода через изгородь. Анджеле он предложил сесть на ступеньку, сам прислонился к калитке рядом и все смотрел, смотрел вдаль. А она наблюдала, как он смотрит.

– Изумительно, правда? – наконец сказал он.

– Да, изумительно.

– Сигарету?

– Да, будьте добры.

Он поднес огонек ей, прикурил сам, посмотрел на нее и сказал:

– А ты, похоже, очень сдержанный человек, да? Рядом с тобой так спокойно.

– Когда как, – отозвалась она. Ей вовсе не хотелось, чтобы рядом с ней было спокойно, но она с нетерпением ждала продолжения разговора о ней самой – ждала, когда он поймет, каким интересным человеком она намерена стать ради него.

– Дело в том, что мой отец хочет, чтобы я бросил преподавать рисование и начал работать в его компании. И если я так и сделаю, с точки зрения живописи это все равно что сжечь мои корабли. С другой стороны, преподавание отнимает так много времени и сил, что я и так почти не рисую, вдобавок это немного несправедливо – лишать шанса на более комфортабельную жизнь всех остальных. Что скажешь?

– Боже мой! – наконец воскликнула она, попытавшись обдумать его слова и потерпев полное и окончательное фиаско. – А что говорит Зоуи?

– О, она целиком и полностью «за». И я, конечно, могу ее понять. Не слишком-то ей весело быть на положении бедной родственницы, а живописью она никогда особо не интересовалась. И вдобавок дети… – Он умолк, на лице отразилась явная неуверенность.

– А как же вы сами? То есть чего хотите вы ? – К ней вернулось самообладание, и стало ясно одно: вставать на сторону Зоуи она не намерена.

– В том-то и дело. Видимо, я ничего особо и не хочу – или, по крайней мере, хочу недостаточно сильно. Потому мне и кажется, что я обязан…

– Поступить так, как хотят другие?

– Наверное, да.

– Но ведь тогда вы никогда не узнаете правду, верно? И потом, откуда вам знать, что вы справитесь?

– Умница! Разумеется, этого я не знаю.

– А разве вы не можете бросить преподавание и просто быть художником?