Элизабет Говард - Беззаботные годы

– Ты ведь встречаешься с ним, да?

– Господи, о чем ты?

– С ним. С доктором Шерлоком. А Руперт знает?

Делая вид, будто не слышала вопроса, Зоуи ответила:

– Я ужинала с ним раз или два – да, это так. А почему бы и нет?

– Так нельзя, Зоуи. У тебя прекрасный брак – и все остальное. Но если Руперт знает и не возражает, полагаю, все в порядке?

Зоуи так и не ответила на этот многозначительный вопрос, а ее матери не хватило смелости задавать его вновь.

Руперту Зоуи запретила звонить после семи вечера, чтобы он не разбудил ее мать, и чувствовала себя довольно уверенно.

В тот вечер Филип повел ее, как и обещал, смотреть Лупино Лейна в мюзикле «Я и моя девушка». Зоуи очень понравилось, особенно то, что он все время смотрел на нее, а не на сцену. Потом они отправились в Savoy , ужинать и танцевать. Зоуи была в оливково-зеленом платье из шелкового репса, с открытыми плечами – самом новом из ее платьев, которое она купила потому, что цвет оттенял ее глаза и подчеркивал атласный блеск белых плеч. Волосы она собрала на макушке и завязала зеленой бархатной лентой так, чтобы украшенная стразами пряжка находилась сзади (ее драгоценности остались в Суссексе, о чем она очень жалела). Она знала, что выглядит эффектно, как никогда, и молча досадовала, потому что он до сих пор не сказал ей об этом. Однако все остальные явно обратили на нее внимание: метрдотель, соммелье, и даже Кэрролл Гиббонс, играя на рояле, улыбался ей и поблескивал очками, когда они вышли потанцевать.

– Вы все время молчите, – наконец не выдержала она. – Вам не нравится мое платье? Я надела его специально для вас. Неужели я недостаточно элегантно выгляжу?

– Не элегантно, – отозвался он, – я сказал бы совсем иначе, – он сильнее прижал ладонь к ее талии сзади. – Вы совершенно неотразимы. Я хочу вас, как ничто другое в мире.

– О, Филип!

Немного погодя, за ужином, когда свет был приглушен, он спросил, согласилась бы она выйти за него, будь они оба свободны.

Она недоверчиво взглянула на него: он ничуть не шутил.

– Но ведь у нас обоих семьи!

– В моем случае – почти уже нет. Жена написала мне, что, по ее мнению, скоро будет война, поэтому в Лондон она не вернется. Детей она намерена вырастить в деревне. Думаю, если я попрошу, она даст мне развод. Так или иначе, супружеских отношений между нами уже давно не было.

– Ох вы бедненький!

Он посмотрел на нее с еле заметной сардонической усмешкой.

– Не надо меня жалеть. Время от времени я искал утешения на стороне, когда появлялась возможность, – до недавнего времени. Я превосходный любовник, – добавил он.

Наступило молчание: Зоуи смутилась. И подыскивала какой-нибудь здравый способ ответить отказом.

– Я, конечно, весьма польщена, но само собой, об этом не может быть и речи. Руперт никогда не разведется со мной.

– А вы бы этого хотели?

Впоследствии до нее дошло: если бы только она ответила честно, сказала бы, что не желает развода и, несмотря на все влечение к нему, не влюблена в него, все могло сложиться и наверняка сложилось бы совсем иначе. Но ранее она допустила ошибку, намекнув на «сложности» в семье, и с тех пор наслаждалась его сочувственным вниманием. Не будь она такой дурой, она ни за что бы не попала в такой переплет. Ибо это был переплет. Она с тревогой осознала, что он настроен гораздо более серьезно, чем ей хотелось бы. Его настойчивость пугала ее, и она унизилась до очередного обмана. Ему станет легче, думала она, если она позволит ему считать, что она разделяет его чувства, но принципы не позволяют ей поступить так, как им, конечно, хочется обоим. Стало немного легче, но на обратном пути он стал уговаривать ее отправиться к нему, она отказывалась, он умолял, она продолжала отказываться, он начал целовать ее, и тогда она расплакалась, а он стал нежным и раскаялся. К тому времени, как Зоуи улеглась на свой диван, она так вымоталась, что не могла уснуть, чувствовала себя виноватой, раздраженной и совершенно не в духе, и ей просто хотелось выпутаться из этой истории.

На следующее утро ее мать, которую происходящее тревожило сильнее, чем она давала понять, объявила Зоуи, что поедет выздоравливать к своей давней подруге Мод Уиттинг, которая жила на острове Уайт и давно звала ее погостить.

– А ты возвращайся в Суссекс, дорогая, я же знаю, как тебе хочется туда.

С глубоким облегчением Зоуи, по выражению ее матери, повела себя «как ангел»: уложила ей чемодан, сходила купить туалетные принадлежности и коробку фруктового мармелада, которую мать всегда брала с собой, уезжая к подруге, а потом наконец отправилась на такси вместе с ней на вокзал Ватерлоо и заботливо усадила в поезд.

– Передай от меня привет Руперту. Ты уже предупредила его, что вернешься домой сегодня?

Отвечая, Зоуи солгала. Она понимала, что была недостаточно внимательна к матери, и не хотела тревожить ее. Но из здания вокзала она вышла с ощущением свободы. Матери уже лучше, она прекрасно проведет время, вместо того чтобы торчать в унылой тесной квартирке, а сама она, Зоуи, теперь просто исчезнет из поля зрения Филипа, стоит ей только пожелать. Забирая из квартиры матери свой накопившийся за это время гардероб, чтобы отвезти его в Брук-Грин, она решила провести в Лондоне еще одну ночь и сообщить Филипу, что на следующий день уезжает в Суссекс. Ей удалось объявить это в телефонном разговоре (ее мать он больше не навещал: она уже достаточно оправилась и не нуждалась в визитах врача). В трубке стало тихо, потом Филип спросил:

– И вы, наверное, откажетесь от встречи на прощание?

К своему удивлению, она ответила: ни в коем случае, она будет рада повидаться с ним, если он не против. Она считала, что поступает честно и держится невозмутимо: если ему хочется увидеть ее – что ж, ему решать.

Он заехал за ней в обычное время, они поужинали в Сохо, в ресторане, куда он еще не возил ее, и все казалось таким, как всегда, но впечатление было обманчивым. Она почти сразу заметила, что он ни слова не сказал о том, как она выглядит (а обычно постоянно возвращался к этой теме), и спустя некоторое время это начало тревожить ее. На ней было платье, которое он к тому времени хорошо знал, предыдущей ночью она спала плохо, и когда наконец пожаловалась на это, он просто ответил, что ему кажется, она ничуть не изменилась, и возобновил прежний разговор о чем-то постороннем – будет ли телевидение когда-либо пользоваться успехом у широкой публики – а она видела его? Нет? Естественно, если оно получит распространение, то прикончит и радио, и, по его мнению, кинематограф.

– А мне бы хотелось стать киноактрисой, – сказала она.

– Правда? – отозвался он. – Ну что ж, полагаю, не только вам, но и всем лондонским продавщицам.