Жужа Тури - Под одной крышей

Мари вытрясла в окно половик, посмотрела на третий этаж.

— Где они живут? — спросила она.

Луйза подошла к ней, показала на веранду третьего этажа: вон там, первая дверь от лестничной клетки.

— Что же с ним произошло дальше?

— Квартира оказалась занятой. Как только они ушли, поселился там какой-то старший лейтенант. Он редко бывал дома, но приходил обычно неожиданно, на одну-две ночи. Спрашиваю я у господина Пинтера: «Скажите, пожалуйста, долго еще будет продолжаться так?» — «День-два, в худшем случае неделю, ведь русские уже в Пеште», — отвечает он. Что мне оставалось делать? Поживите, говорю, у нас, только не показывайтесь на глаза никому, как-нибудь перебьемся, если и в самом деле осталось несколько дней. Да, это были страшные дни, до сих пор мурашки пробегают по спине, как вспомню. Как-то раз старший лейтенант открыл дверь к нам: «Госпожа Ковач, ключ!» А за дверью стоял господин Пинтер. Стоило старшему лейтенанту сделать один шаг, и господин Пинтер попался бы, как кур во щи. Но старшему лейтенанту было плевать на то, что выстывала кухня, он нетерпеливо топтался на пороге, пока я не подала ему ключ. Больше мы его не видели. Через четыре дня, восемнадцатого января вечером, господин Пинтер перешел в свою квартиру. Осмотрелся, стал наводить порядок, вдруг — стук в дверь. От страха, как рассказывал потом господин Пинтер, он чуть богу душу не отдал, думал, что вернулся старший лейтенант — в ту пору люди еще всего боялись, — а на пороге стоял его сын Дюрка, загорелый, краснощекий, возмужавший, и ко всему прочему из его вещмешка выглядывал здоровенный каравай хлеба, что твой жернов. Я не в тебя пошла, да и то, ей-богу, прослезилась. На следующий день появилась и хозяйка… Да, я ведь говорила о том, что мы живем сносно, не голодаем, у Лаци работы хватает. А началось все с того, что как-то он заявился домой с печкой, принес ее на себе. Валялась, говорит, на площади Эржебет, возле киоска. Починю, мол, пригодится. И принялся за работу. А ты ведь знаешь, если уж он взялся за что-нибудь, то хоть всю ночь просидит за работой, а сделает. Отремонтировал печку, дрова горят в ней, как в пекле, только потрескивают. В полдень стучится к нам господин Лацкович со второго этажа, в руках у него ключ от входной двери. «Не запирает, — говорит, — не почините ли, господин Ковач?» — «А что я буду иметь за это, господин Лацкович?» — спрашивает Лаци. Начинают торговаться, и тут Лацкович увидел печку и говорит: «Какая у вас замечательная печка, господин Ковач, вот бы мне такую. Жене готовить не на чем, есть у нас спиртовка, да вот беда — спирт кончился. Не продадите ли?» Короче говоря, он дал за нее десять килограммов муки. Видела бы ты Лаци, он чуть не прыгал от радости, что так выгодно продал, и тут же опять в путь. Не беспокойся, говорит, Луйза, я принесу тебе другую печку.

Луйза кивнула в сторону кухни, лицо у нее сияло. Мари слушала сестру буквально разинув рот.

— Натаскал он со свалок столько помятых, искореженных печек, что даже похудел. Сколько он их сменял на подсолнечное масло, мак, орехи, картошку и сама не упомню, вот только с мукой перебои. Теперь обращаются насчет водопровода — то испортился кран, то замерзли и лопнули трубы, а еще чаще приходится заменять или раковину, или унитаз, да мало ли что. Вот так и живем, и, по-моему, неплохо.

— Какой же он молодец, твой Лаци. — Мари засмеялась, прикрывая рот рукой. — Вот уж поистине мастер на все руки.

— Он всегда был хорошим работником, просто сейчас возможностей стало больше, — сказала Луйза.

Из кухни донесся голос Лаци:

— Луйза, я схожу ненадолго, дельце у меня есть.

По каменным плитам двора прогромыхала тележка, груженная бревнами. Мари уже знала, что это возвращается со своей добычей Дюрка Пинтер. У нее на душе стало как-то теплее от сознания того, что она начинает входить в жизнь дома. Она и раньше часто бывала здесь, но редко встречалась с жильцами: все прятались за закрытыми дверями своих квартир. И казалось, что роль Луйзы стала теперь намного значительнее. Раньше она была просто дворничихой, одной из бесчисленных дворничих улицы Надор, V района города. Нынешнее ее положение в корне изменилось. Взять хотя бы семью Пинтеров. В их глазах Луйза как-то сразу выросла, стала госпожой Ковач. Во всяком случае, так казалось Мари.

Во дворе Дюрка кричал в сторону угловой квартиры на третьем этаже:

— Мама! — Затем снова нетерпеливо, протяжно: — Ма-ма!

С шумом распахнулась дверь, на веранде появилась лохматая женщина в халате до пят.

— Иду, переоденусь только, — ответила госпожа Пинтер сыну.

— Побыстрее! — крикнул тот нетерпеливо.

Дюрка сбросил бревна. Спустилась его мать, в старом комбинезоне, как у Лаци, с повязанной головой. Пересекая двор, споткнулась о камень, взвизгнула от боли, запрыгала на одной ноге; даже не верилось, что тот высокий парень ее сын. К ним подошел дворник, господин Ковач; поглядев, как они водят пилой, давал им советы тоном знатока:

— Не надо сильно нажимать, сударыня. Глядите, как легко водит Дюрка.

Женщина засмеялась.

— Если вы, господин Ковач, такой специалист, то я охотно уступлю вам свое место.

Лаци махнул рукой:

— Вы думаете, мне делать нечего? По уши увяз в работе. Жена вернулась вчера из Буды, привела свояченицу, а я, к вашему сведению, и десятью словами не успел обменяться с ними.

— Я даже не заметила, что вашей жены не было дома, — сказала запыхавшаяся госпожа Пинтер. — И долго была она в Буде?

— Один день, но и этого больше чем достаточно. Там такое творится…

— Не дергай, мама! — закричал Дюрка.

Мать тяжело перевела дыхание, взяла ручку пилы в левую руку.

— Ты сам дергаешь… Ну, как там в Буде?

Дворник продолжал стоять, рассказывая о положении в Буде и дополняя свою речь выразительными жестами, даже тогда, когда молодой Пинтер колол дрова. Голос его то взмывал высоко, то понижался до трагической глубины, он поворачивался на каблуках то кругом, то вполоборота, его свисавшие сзади штаны болтались на худых бедрах, как на вешалке, на носу подпрыгивали очки. Госпожа Пинтер зачарованно слушала. Дюрка прогрохотал тележкой по камням, сотрясая обветшавший дом; на втором этаже открылась дверь, и полная женщина перегнулась через перила.

— Разбудили в такую рань! — упрекнула она.

— Ничего себе рань! — воскликнул дворник и вознес руку к небу. — Скоро полдень, сударыня. — И, повернувшись к госпоже Пинтер, указал ей на стоявшую в дверях кухни Мари: — Моя свояченица.

Мари уже собралась было уходить, когда госпожа Пинтер, остановившись на первой ступеньке лестницы, улыбаясь и кивая головой, поздоровалась с ней:

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая.

— Здравствуйте, — сказала Мари и тоже улыбнулась женщине.