Жужа Тури - Под одной крышей

«В течение недели будет закончен раздел земли в двух затисских комитатах — Чонграде и Саболче. Уже вбиты первые колышки, и первые владельцы земли вступили в свои права…»

Все понятно: комитет по разделу земли!.. Делят землю крупных поместий среди тех, кто нуждается в ней, комитет устанавливает, сколько тому или иному крестьянину полагается выделить. Ведь она изо дня в день слышит о земельной реформе, только не очень-то вдумывается, что это такое.

«Продовольственный заем… Коммунистическая партия Венгрии призывает своих членов, фабрично-заводских рабочих и городских служащих… Впереди идут трудящиеся Чепеля, они приобрели облигаций на один миллион пятьсот тысяч пенгё…»

Один миллион пятьсот тысяч пенгё! Даже представить трудно, сколько денег дали чепельцы. Мари испытала чувство большой гордости, словно она тоже способствовала чем-то такому огромному успеху, в конечном счете она вправе причислять себя к чепельским рабочим, ведь Винце там работал! Все было бы по-другому, если бы Винце находился все время рядом с ней, но вышло так, что она осталась одна как раз тогда, когда еще только начался процесс превращения несмышленой девушки в сознательную женщину… Стоит ли удивляться тому, что она такая темная, не может разобраться в том, что происходит в мире? Всегда в одиночестве, все помыслы ее устремлены на то, чтобы заработать на хлеб насущный… Но чего уж греха таить, она никогда не тяготилась своей темнотой, даже не замечала ее, и вот только теперь остро почувствовала необходимость избавиться от нее; темнота, как тесное платье, давила и душила ее, и ей все чаще приходила в голову мысль расставить это тесное платье.

Мари сложила вчетверо газету и, подойдя к корыту, принялась за стирку. Ей еще надо будет привести в порядок черную юбку, в которой она спала в убежище. После каждой бомбежки она, обливаясь слезами, убирала в ней квартиру. К тому же война скоро кончится, и, как уверяла ее Луйза, Винце вернется домой… Теплые рейтузы плавали на поверхности воды, затем, постепенно намокая, медленно погрузились на дно корыта и распластались там. Мари стояла над ними, прижав к груди мокрые руки. Тогда она не придала особого значения словам Луйзы, пропустила их мимо ушей, но сейчас у нее даже дыхание сперло! Все может быть. Время не стоит на месте, как в период осады, когда дни казались нескончаемыми. Думала ли она тогда о Винце? Нет, во всяком случае редко, и не беспокоилась о нем. Какой же она была глупой и наивной! На прощание Винце сказал ей: «Береги себя, если начнешь тревожиться обо мне, мысленно повторяй: мой муж жив и здоров, он в полной безопасности, потому что в первый же день я перебегу к русским, так и знай». Это было осенью сорок третьего года, с тех пор прошло больше полутора лет, а от Винце не пришло никакой весточки. Собственно говоря — сейчас даже неловко признаваться в этом, — она гнала прочь воспоминания о Винце и упорно, как одержимая, повторяла про себя: мой муж жив и здоров, он в полной безопасности… Между тем всякое могло случиться. Погонят человека на фронт, на передовую. Он осмотрится, найдет лазейку, где можно переползти к русским: скажем, залегли они в кустарнике, позади солдат — сержанты и офицеры, которые почему-то всегда дальше от передовой; солдат тихонечко ползет вперед, метр за метром, там впереди — русские, кусты уже редеют, и вот чистое, вспаханное под озимые поле; солдат вскакивает, бежит, поднимает руки, кричит, и тут выстрел в спину…

У Мари вырвался чуть слышный стон, она быстрым движением выхватила погрузившиеся на дно корыта рейтузы и с яростью стала тереть их. В кастрюле, стоявшей на печке, кипела вода, она зачерпнула ковшиком кипятку, вылила в корыто, намылила рейтузы. Глупые мысли лезли в голову, лучше бы подумала о себе, как ей жить дальше. Если бы Лаци подыскал однокомнатную квартиру, где поместились бы две кровати и комод — все, что они с таким трудом привезли из Пецела. Например, почти полгода у них не было стульев, те три коричневых — они очень хорошо подошли к кроватям — как-то вечером принес будайский дворник Лайош Келемен со склада. В ту пору, в сорок третьем году, убежище еще служило складом, там громоздились старые вещи хозяина дома; Лайош Келемен пошел и взял оттуда три хороших, крепких стула, посмеиваясь над хозяином: если бы Андор Веребеш знал, что «коммунист» из подвала садится на его стулья! Потому что жильцы будайского дома считали Винце коммунистом. И ведь вот интересно: в ту пору это слово звучало совсем по-другому — у нее сердце сжалось от страха, когда от Йолан она впервые услышала, что ее мужа, Винце, так называют. Она даже спросила у Винце: «Ты коммунист?» — «Пока еще нет», — ответил Винце. Она живо представила себе, как он, сидя на стуле, раскачивается и тихо насвистывает. Было это вечером, она хлопотала на кухне, а Винце сидел в комнате. По вечерам он обычно читал книжки, тихонько бормоча что-то себе под нос. Он продолжал сидеть, раскачиваясь на стуле у стола, даже тогда, когда она забралась под одеяло и громко зевнула. «Спать хочешь?» — спросил он. «Да». — «Может, почитать?» — «Ой, что ты, глаза слипаются…» — «Не дело это. Живешь как трава, ничего не знаешь, какая же ты пролетарка?» — «Ой, оставь меня, Винце, — простонала она, — у меня и без того забот хватает».

Мари в задумчивости поводила рейтузами по воде, затем энергично выкрутила их. Странно, тогда этот вечерний разговор казался ей малозначительным, она сразу забыла о нем, а теперь слова Винце обрели значение, они отчетливо выделялись на фоне других воспоминаний, словно для того, чтобы дошли наконец до ее сознания. Винце полюбил ее за беспомощность, а потом именно этот недостаток старался устранить в ней. Может, если бы тогда они не разлучились, она стала бы по-настоящему достойной его… Возможно, Винце даже разочаровался в ней?..

Ну, опять начинается! Довольно лить слезы! Она вновь вернулась к прерванной мысли о стульях, которые принес однажды вечером Лайош Келемен… затем в памяти всплыло трюмо… Они вместе с Винце купили его на площади Телеки… Оно тоже погибло, но все же кое-что необходимое для жизни у нее осталось, а теперь, может, и комнату удастся подыскать, светлую, с окнами на улицу — именно о такой она всегда мечтала. Квартира в VIII районе, где она жила с Луйзой, когда приехала в Пешт, вполне могла бы быть на солнечной стороне, тут Луйза явно допустила промашку. Сдавались две квартиры на третьем этаже, одна — на правой, другая — на левой стороне длинной веранды. Они осмотрели обе… В то утро лил проливной дождь, вспоминает она, как будто это было вчера. Дворничиха показала им сначала квартиру справа, потом повела на левую сторону, и Луйза выбрала последнюю только потому, что там были чистые, белые стены. Будь тогда солнечная погода, она сразу бы все оценили и ни за что на свете не заняла бы эту квартиру! Потом они убедились, что к ним только под вечер заглядывает косой солнечный луч, да и то лишь скользнет по решетке веранды и тотчас уползает на крышу дома. А она, когда по утрам шила у окна перчатки, любила смотреть на противоположную сторону. Солнце просто заливало открытые двери на кухню, до поздней осени женщины с засученными рукавами раздували утюги на порогах, тогда как она напрягала зрение в сумраке, дрожала от холода. Правда, она могла взять стул и сесть у чужой двери, но почему-то стеснялась, считала, что будет присваивать чужой солнечный свет. Она охотно побелила бы закопченную комнату и кухню на правой стороне, это ей ничего не стоило, одолжила бы у кого-нибудь лестницу, ведро, щетку, но теперь уже поздно было думать об этом. Дом в VIII районе был типичным пештским доходным домом. Крики, брань, детский гомон. Ей иногда казалось, что из своего окна она смотрит представление в театре. Впервые попав в Пешт, как же она боялась всего! Притаившись за окном, ждала до вечера Луйзу, стеснялась заговорить с соседками, а те считали ее гордячкой, косились на нее. Имей она в ту пору столько ума и опыта, как теперь, наверняка завела бы себе подругу среди ста двадцати жильцов этого большого дома, какую-нибудь девушку, которая показала бы ей достопримечательности города, приобщила бы к пештской жизни, насколько бы легче ей было! Но такой подруги она не заимела и позже. Приносила от господина Кауфмана работу, в прачечной тоже трудилась одна с супругами Сабо, а девушки, с которыми она жила в одной комнате, совсем не подходили ей… Да они и не стали бы просто так, из любопытства ходить по улицам, у них и времени на это не было. Та комната тоже была темная, воздух в ней всегда был спертый. За продавленный диван она платила два пенгё в неделю, а в те времена на счету был каждый пенгё. Потом она поселилась на квартире в Буде. Правда, почти в подвале, солнце она видела там только издали, но она не обращала на это внимания. Полгода рядом с ней был Винце, пока однажды утром не сказал, прощаясь: «Береги себя». И мысли Мари, совершив большой круг, снова вернулись к словам, случайно оброненным Луйзой: «Винце надо ждать каждый день…»