Жужа Тури - Под одной крышей

— А что с кассетой?

Жена не сразу поняла.

— Кассета? Какая кассета? Ах, вот ты о чем! Так я же перед отъездом к матери в Матяшфёльд заперла ее в магазине, в сейфе, в самом надежном месте. Я сделала глупость? Ох, что я говорю, конечно, поступила не лучшим образом, но ведь я не знала…

Дёрдь Пинтер помрачнел. Как видно, у него нет и быть не может ни одной счастливой минуты, не может наполнить его счастьем даже встреча с женой. Несомненно, он много пережил с тех пор, как бешено зазвонил велосипедный звонок, а затем в комнату ворвалась взлохмаченная женщина с рюкзаком за плечами, в тяжелых ботинках, с лоснящимся от пота лицом. И тем не менее он сразу узнал эту женщину — она была всем для него в этом мире. Тревожные предчувствия, путаные мысли, наконец, ощущение счастья, и вдруг этот неуместный вопрос о кассете, что это? Минутная слабость? Он строго-настрого наказал Юци, чтобы она при любых обстоятельствах хранила кассету при себе. А она оправдывается тем, что хотела как лучше. У нее всегда полно благих намерений, но и только.

В подавленном настроении они поднялись к себе в квартиру, и Юци, окунувшись в привычную обстановку, казалось, забыла обо всем. С лихорадочной поспешностью она обежала все комнаты, выдвигала ящики, распахивала дверцы шкафов — где постельное белье? — и тут же принималась передвигать мебель, поправила покосившуюся на стене картину. Стукнулась локтем об одну из открытых дверей, вскрикнула, засмеялась и еще быстрее забегала по комнатам. В запертом чемодане нашла наконец выложенное из шкафа постельное белье, в одном углу обнаружила мужской портфель с документами и перепиской какого-то старшего лейтенанта, там же лежал членский билет нилашистской партии — очевидно, старший лейтенант бежал в последний момент с тонущего корабля салашистского правительства, бросив все как лишний груз.

Жена принялась убирать квартиру. По-девичьи повязала голову, поверх старого Дюркиного комбинезона надела фартук. Пинтер-старший с раздражением подумал о том, что жена очень быстро почувствовала себя в своей стихии, освоившись с пролетарским образом жизни, без прислуги.

Иногда Юци закидывала за плечи рюкзак, набитый кое-чем из одежды, отправлялась на площадь Телеки и возвращалась оттуда с мукой и свиным жиром. Вела товарообмен с неистовой страстью, и Дюрка, заметив исчезновение из шкафа своего совершенно нового темно-синего костюма, стал подальше убирать свои вещи от матери. Мать сетовала, оправдывалась и наконец бросила пренебрежительно: «На общественные работы темно-синий костюм надевать не обязательно». Помогала пилить бревна, которые по утрам привозил сын на своей тележке, и на правах компаньона давала советы: «Не продавай дрова, меняй только на сахар. Если сахару нет, пусть не топят». Работа по дому и «коммерческая деятельность» настолько захватили ее, что она лишь мимоходом успевала выслушивать сетования мужа на ужасы недавнего прошлого, по поводу погребенного под развалинами магазина и печальной судьбы кассеты. «Ужасно, право, ужасно, сколько тебе пришлось пережить, отец! Придет время, раскопаем магазин, не беспокойся, только не унывай, не падай духом», — и тут же убегала стряпать на кухню.

Отец Юци был мужским портным. Дёрдь Пинтер плохо знал своего тестя, но тот, судя по всему, был человеком деловым и старательным, так как приобрел в Матяшфёльде небольшой дом с комнатой и кухней, мастерской и огородом. После его смерти вдова продолжала держать мастерскую, но со временем клиентов не стало и дело пришлось закрыть. Помещение арендовал какой-то бакалейщик, а вдова по-прежнему жила в доме с дочерью, два последних года сильно нуждаясь. Правда, овощи, картошку давал огород, наличные же деньги — арендная плата за бывшую мастерскую, пока Юци не стала получать каждую неделю жалованье вместо случайных чаевых. Она работала в дамском ателье с тринадцати лет, вплоть до замужества. Была разносчицей, затем ученицей, а закончив курс обучения, поступила на работу в небольшой салон в центре города. Хозяйка ее поддерживала деловые связи с торговой фирмой Пинтера. Хорошенькая, смазливая Юци временами появлялась в магазине Дёрдя Пинтера на улице Кирай и с большим знанием дела, непринужденно болтая и заразительно хохоча, отбирала ткани. Лицо ее напоминало по форме сердце, карие глаза смотрели по-детски доверчиво — словом, Дёрдь Пинтер считал ее необыкновенным созданием. Ему особенно импонировали ее бурный темперамент и уверенность в себе, никак не вязавшиеся с наивным выражением кроткого личика и скромным поведением. В Юци уживались две души: застенчивая и неопытная в личной жизни и самоуверенная, преисполненная чувства собственного достоинства в деловой обстановке. Дёрдь Пинтер — в ту пору тридцатилетний красивый мужчина — предложил Юлии Фаркаш руку и сердце, взял ее из салона и до сих пор не имел причин раскаиваться в этом. Более того, женитьба стала для него в некотором роде предметом гордости, она возвысила его в собственных глазах. В то время как липотварошские мануфактурщики сочетались браком в своем кругу и делали основной упор на приданое, он последовал зову своего сердца и тем самым, как он считал, продемонстрировал некоторое свое моральное превосходство. Кстати, раз уж речь зашла о моральном превосходстве… Дёрдь Пинтер пользовался в торговых кругах репутацией солидного, благонадежного коммерсанта. «Осмотрительный», — как говорил Дюрка с некоторой иронией в голосе об отце. Что ж, и это, пожалуй, верно, во всяком случае для того времени. Человек не должен рисковать как своей собственной репутацией, так и репутацией своей семьи ради того, чтобы быстро разбогатеть — порядочные люди так не поступают! Конечно, он тоже мог бы сбыть на «черном рынке» свой товар, мог бы заключить сомнительную сделку — дело не в отсутствии таланта и деловых качеств, но во времена Хорти подобный риск был бы неосмотрительным в его положении! Человек должен выждать подходящий момент и тогда доказать, на что он способен! Цены на ткани растут, платят золотом и валютой, и когда у других коммерсантов запас товаров иссякнет, тогда и появится он со своими извлеченными из-под развалин запасами! Правительство слабое и беспомощное, в учреждениях сидят не только венгерские господа с моноклями, но и знакомые, друзья, перемены в известном смысле благоприятные, вот только в собственном доме не все обстоит так, как хотелось бы… Юци… что ж, Юци всегда была такой. Помнится, и в былые времена ему было неприятно, если жена рассказывала о годах, когда она работала в ателье, об ученичестве, о чаевых, о проведенных с подругами воскресеньях, о походах в римские бани. Когда магазин переехал с улицы Кирай на более фешенебельную улицу Надор и супруги стали жить в двухкомнатной квартире со всеми удобствами, Дёрдь Пинтер попытался положить конец прямодушию и откровенности жены. Но тут же выяснилось, что на первый взгляд податливая и ласковая женщина оказалась крепким орешком. «Ой, отец, смотри, как бы я не разочаровалась в тебе! Я только за то и люблю тебя, что ты не такой заносчивый, как другие мануфактурщики».