Жужа Тури - Под одной крышей

Е. Умнякова

В полуподвальной комнате сидит на кровати Мари Палфи. Хотя еще только ранние сумерки, здесь почти темно. Лишь свет, пробивающийся сквозь щель в замурованном проеме окна, дает возможность увидеть царящий беспорядок и запустение. Кто бы мог подумать, что всего три месяца назад эта холодная конура без окон была уютной однокомнатной квартиркой с отдельной кухней, чуланом и другими подсобными помещениями, с излучающей тепло плитой и электрическим освещением. В то время Мари испытывала полное удовлетворение от сознания, что у нее, хоть и в полуподвале, есть своя квартира с окнами на улицу. А вот теперь она сидит, дрожа от холода, без цели и надежды.

Прошел еще день. Сегодня из замурованного проема окна кухни она вытащила полкирпича, — если бы комендант квартала заметил, не миновать бы скандала! — и теперь хоть можно передвигаться не на ощупь. По утрам она ходит в школу, на площадь Кристины, приносит оттуда к себе на гору два бидона воды. Теперь это стало приятной прогулкой. Пока она стоит у колонки, столько всяких новостей услышит. И на обратном пути без содрогания не может смотреть на все, что осталось от этой тихой улицы на горном склоне: некоторые виллы словно сметены ураганом. Хотя март выдался прохладный и ветреный, все-таки чувствуется приближение весны. А еще каких-нибудь три недели назад носить воду было смертельно опасно: кругом, превращая все в руины, рвались бомбы, на улицах валялись трупы. Принесет она, бывало, воду, а затем отправится на развалины собирать щепки, крупные обломки порубит топором и затопит железную печурку. Согреет воду, помоется, сварит картошки — ее приносила ей одна девушка, с которой она почти два месяца пряталась в убежище; а иногда эта девушка доставала ей даже ложку масла, чашку муки, кусок хлеба; бог знает где она брала все это, да и не все ли равно, — потом примется наводить порядок.

14 января 1945 года в дом угодила первая бомба. Воздушной волной вышибло рамы в обоих окнах полуподвальной квартиры. Для нее это было огромное несчастье, но другим жильцам досталось еще больше — бомба полностью разрушила три квартиры в их доме. 16 января упала вторая бомба: гардероб прямо-таки распластался на полу, словно какой-то великан свалил его ударом кулака. Потом она уже перестала считать — каждый день падали то бомбы, то снаряды, трюмо разбилось вдребезги, потолок над дверным проемом между кухней и комнатой обвалился. Из дыры шириной с метр посыпались штукатурка и щебень, за несколько дней на полу выросла целая куча.

В сумерки, в часы безделья, когда особенно остро ощущается одиночество, молодой женщине кажется, будто из каждого угла выползают злые духи, окружают ее и злорадно нашептывают на ухо о невосполнимых потерях, об ужасе и лишениях прошлых месяцев, о безысходности и отчаянии настоящего. Она сидит здесь одна, а между тем в Пеште у нее есть сестра… и муж, а впрочем, есть ли? Живы ли они? Сидя на кровати, она вновь и вновь мысленно пытается представить размеры нанесенного ей ущерба, ее неотступно преследуют вопросы. Мужа ее, Винце, угнали на фронт еще в сорок третьем, и с тех пор от него ни слуху ни духу. Сестра Луйза пережила осаду на той стороне, в Пеште. Со времени освобождения прошло уже больше трех недель, но Луйза не дает о себе знать. А ведь находятся же предприимчивые люди, которые переправляются через Дунай, да она и сама дважды уж делала такую попытку. Преисполненная решимости пускалась в путь, попрощавшись с дворничихой и добросердечной девушкой, которая на протяжении вот уже нескольких недель не дает ей совсем упасть духом. Но оба раза она сумела добраться только до дальней окраины парка Хорвата, где грязь по колено, груды развалин, трупы лошадей. Нет, такая дорога ей не по силам! Она возвращалась, садилась на кровать и горько плакала. Да и как же было не плакать, глядя на убожество некогда уютной квартирки, вспоминая, как они после многих подсчетов и раздумий пошли вместе с Винце покупать трюмо, да и жив ли вообще и где он, ее Винце, что с сестрой…

Из груди женщины вырывается стон, она испуганно подносит руку к губам, вскакивает. Приближается ночь, со всеми ее ужасами, когда минуты тянутся неимоверно долго; она сидит на кровати, уставившись широко раскрытыми глазами на темную кирпичную кладку, откуда ей удалось тайком вытащить полкирпича, и ждет не дождется рассвета. Нет, это становится невыносимым! Лучше провести всю ночь на улице, чем в этой камере смертников. О господи, сжалься же наконец!

Она набросила на плечи зимнее пальто, сдвинула в сторону прислоненную к стене дверь на кухню — ее сорвало с петель, когда обвалился потолок, — и вышла во двор.

В образовавшемся от таявшего снега месиве — осколки стекла, щепки, пустые консервные банки. В чернеющих проемах окон второго этажа злобно завывает ветер, сорвавшаяся водосточная труба при каждом порыве ветра с яростным скрежетом ударяется о стену дома. На углу, у стены, стоят два плетеных кресла, их поставили для двух старух с первого этажа. С тех пор как прекратилась бомбежка, они часами сидят здесь, греясь под ласковыми лучами солнца. Одна из них — мать старшего советника Эрне Боршоди, другая — мамаша господина полковника, бежавшая сюда из Трансильвании к своему сыну. Закутавшись в пледы, они тихо беседуют, покачивают головами, время от времени обмениваются колкостями…

Мари присела на одно из плетеных кресел, подняла потертый кошачий воротник пальто и мысленно представила себе монотонный разговор старух. Прямо против нее светились окна кухни дворницкой, видно было, как по кухне снует дебелая женщина. Дворник Лайош Келемен как ушел в декабре работать на электромеханический завод, так и не вернулся. Однако это не мешало его жене хохотать — смех у нее был заливчатый, звонкий; женщина оживленно разговаривала со своим постояльцем, господином Фекете, готовила ужин, наверняка что-нибудь очень вкусное… При этой мысли Мари ощутила спазмы в желудке, ей даже показалось, что у нее еще глубже запали глаза в эту минуту. Под рождество Йолан Келемен взяла к себе постояльцев — трех мужчин и бледную молодую женщину. Пока мужа нет дома, не занимать же ей одной просторную двухкомнатную квартиру, да к тому же ей и боязно в одиночестве: чего доброго, угодит бомба — так она говорила любопытным соседям, с сомнением поглядывавшим на дверь дворницкой. Как-то до слуха Мари дошел зловещий шепот, будто в дворницкой прячутся евреи, но в конечном счете все обошлось, ведь в ту пору соседи не осмеливались даже нос высовывать из убежища. Когда во двор вошел первый советский солдат, юный, совсем еще мальчик, остановился посредине двора и, улыбаясь, молча сунул каждому в протянутую руку сигарету, постояльцы толстушки Йолан ушли в неизвестном направлении. Остался в квартире только один, бородатый господин Фекете; с ним сейчас и болтает, заливаясь смехом, Йолан Келемен. Конечно, соседи наговаривают на нее, уверяют, будто она живет с господином Фекете. Но разве можно верить такой грязной сплетне! Муж где-то на фронте… к тому же не известно, жив он или погиб. Красивый, серьезный, смирный человек этот Лайош Келемен, дворник трехэтажной, некогда роскошной будайской виллы, жаль, если он погиб. Нет, не может быть, чтобы с ними — с дворником и ее мужем Винце — стряслась какая-то беда… А почему, собственно, у нее такая уверенность?.. Тут Мари громко застонала. И в тот же миг дверь напротив отворилась и на порог упала огромная черная тень.