Коллектив авторов - Дежавю. Антология

Ты о себе напомнил странно,
Сказал: «Женился. Это Анна».
Сказал и опустил ресницы.
Теперь мне Анна будет сниться!

Мне будет сниться вьюга, вьюга,
зловещий вой и контур круга,
усталый взгляд, сожженный сад
и черный свадебный наряд.

Мне будет сниться птица, птица,
огонь и Зевс, и колесница,
тупая боль, слепой шарманщик
и мама… и пустой карманчик…

Мое Одиночество мне нашептало на ухо,
Что я твоему Одиночеству не подхожу,
Что я для твоих несуразных фантазий — старуха,
Своей неуместностью вряд ли тебе угожу.

Мое Одиночество мне по секрету сказало:
«Его Одиночество — это нетронутый храм!»
Стучали дожди, и неслись поезда от вокзала,
И холодно было застывшим, как мрамор, рукам.

Мое Одиночество письма твои разорвало
И бросило в черный, пропитанный горем, камин.
Твое Одиночество имя мое вырывало
Из огненных пастей чужих нелюбимых мужчин.

Нарисованный дом в нарисованных лужах.
Ты спросил: «Почему с нарисованным мужем?»
В нарисованный дождь не промокнуть, однако…
В нарисованный холод не мерзнет собака.

И цветы акварелью — навечно в альбоме.
Опадут лепестки? Нет, останутся, кроме
Нарисованных чувств. Нарисованных знаков.
С нарисованной грустью не плакать, однако.

Я живу, как обычно — коллаж, натюрморты.
Нарисованный смех из глубинки аорты.
Ты спросил не случайно в февральскую стужу:
«Почему ты живешь с нарисованным мужем?»

В этом зáмке, где с тобой встречались,
В этом зáмке, где зима и тишь,
Мы б на зло княгине обвенчались…
Что ты, милый? Почему дрожишь?

Не гнушайся веткой родословья —
Крепостных крестьян мы не гноим…
Ну, а что до скверны и злословья —
Что ты, милый? Ты неуязвим!

Будем жить в какой-нибудь хибарке,
Я бы научилась пряжу прясть,
Мастерила б кукол и подарки,
Продавала б небольшую часть.

Ты б ходил с ножом на крокодилов
И стрелял тигрице в желтый глаз…
Как бы жили мы с тобою, милый!
Разве, милый, ты не веришь в нас?

Дети бы — два мальчика и дочка —
По грибы ходили в ближний лес…
Я варила б и солила в бочках —
А к тебе пропал бы интерес.

Возможно, мы были с тобою близки,
Когда я читала.
Возможно, твоей бесконечной руки
Я знала начало.
Возможно, часы не пробили тогда
В пути остановку.
Возможно, меня пощадила беда,
Меня, полукровку…
Возможно, сегодня придет господин —
Из дыма и тайны…
Возможно, он станет без всяких причин
Родным и бескрайним.
Возможно, подарит мне холстик Дали —
В стрекозах, букашках.
Возможно, наедут ко мне короли
В рубашках, в ромашках,
И я одного назову не твоим —
Не именем боли…
Возможно, мы что-то еще натворим
Совместно, как в школе.
Возможно, меня не спасет ничего,
А он — увернется.
Возможно, возможно, возможно — его
Вердикт не коснется.
И я вдруг пойму, почему у меня
Рука не дрожала,
Когда я себя, откровению вняв,
По книжке читала…
Бесшумно дракон бессердечный парил
Над тоненькой строчкой…
И если б ты этим драконом не был —
Поставила б точку!

Мужчина-мотылек мужчине-соловью
Тихонько напевал мелодию мою,
Тихонько диктовал слова моих стихов,
Тихонько бередил мирок моих грехов.

Мужчина-мотылек всегда изрядно пьян,
Тихонько развернул свой старенький баян,
Тихонько растянул меха — как тридцать крыл —
Тихонько рассказал о том, кем раньше был…

Мужчина-соловей печален и смешон.
Мужчина-соловей надел свой капюшон.
Он вылетел в окно — почти совсем без сил.
Мужчина-соловей давно меня любил.

И, как прежде, в хмурый осенний день
оказаться там, где седая тень
за тобой бесшумно везде бредет
вдоль крутых витрин, вдоль глухих ворот.

Там, где выстроились высотки в ряд,
а дома постарше судьбу корят,
деревянный бок промочив насквозь,
источают скуку, а может, злость.

Там еще в колодце грохочет цепь,
и старуха топчется на крыльце.
А пацан смышленый, наверно, внук
по двору катает железный круг.

Я там жил когда-то, давным-давно,
только тень и помнит мое окно.
Только тень осталась от прошлых дней.
Их забыть бы надо, да нет родней.

Тетради брошены с пером —
мы все и так ученые.
Дружили, помню, вчетвером:
два пацана с девчонками.

Одна глазастая, юла,
чернявая и быстрая.
Другая тихая была,
мадонна белобрысая.

Как детству, лету вышел срок,
но день осенний радовал.
Искрил в обтяжку свитерок
на Тонечке Муратовой.

Надюшу Кротову кружил
природой смех дарованный.
Ей ветер складки ворошил
на юбке плиссированной.

Гуляли вместе допоздна,
оглядываясь бдительно.
Но наша местная шпана
смотрела снисходительно.

Лишь папиросками светя,
пускали шутки плоские.
Но мы пока чисты, хотя
вот-вот проснется плотское.

Еще мы преданы пути
и лунному, и звездному.
И кто бы знал, что впереди
такая жизнь скабрезная.

Я не то чтобы не могу здесь жить,
но за много лет никак не привык
в старых улицах, заплутав, кружить,
где дома друг к другу стоят впритык.

Где бросают морось в лицо ветра,
а волна на Эльбе — сплошной бурун.
И не слышишь, веки подняв с утра,
ни вблизи, ни дальше Орфея струн.