Коллектив авторов - Дежавю. Антология

Знать, давно затих золотой напев,
в темноту пропал, провалился в сон.
Хоть кричи, хоть плачь, руки вверх воздев,
лишь часов раздастся казенный звон.

За окном сорочий трещит базар,
и неровный рокот — чужая речь.
Надо слух напрячь и раскрыть глаза,
чтобы это в песню потом облечь.

Ибо вряд ли ведаешь, где места,
из которых все же слова придут.
Может, их рождает в небе звезда,
а они находят земной приют.

Рябь озерная. Здесь нет купанья.
Только чаек суматошных крик.
Повод есть всегда к самокопанью,
если взглядом ты к воде приник.

Сел на камень, как сидит русалка
на промозглом датском берегу.
Жизнь ее трудна. Русалку жалко,
но помочь ничем ей не могу.

Вниз лицом — там рыба не проглянет,
только отражение твое,
где размыт благополучья глянец
или было скверное бритье.

Хмурого себя такого знаю,
но вода коверкает портрет.
Там пропала суть моя иная,
та, которой нынче вовсе нет.

Та, что мне и в зеркале домашнем
по утрам бывает не видна.
С ней веселый я и бесшабашный
от любви, безделья и вина.

Та, что мне казалась позабытой
и лицо покинула давно…

На физиономии изрытой
недоразумение одно.

Муть в изображении озерном,
как за дымкой тюлевых гардин.
Ясно же, что правда иллюзорна
посреди изменчивых картин.

Правда есть и жестче, и страшнее,
и ее туманить нет нужды.
Как русалке бронзовой на шее
от надрезов горькие следы.

Видно, время сегодня такое настало,
что подумаешь: все надоело, достало.
Ожидания — зря, и надежды — впустую.
В этой жизни стою, как солдат на посту я.
Ноги держат еще, хоть ссутулены плечи.
Мне служить тяжело. А кому сейчас легче?
Только б утро пришло и дневное светило.
Но шаги в темноте, как упрямая сила.
Передерну затвор, вскину голос дрожащий,
крикну: «Стой, кто идет?» А в ответ: «Разводящий…»

Настройтесь на короткую волну
или на длинной — что-то вам по нраву,
где можно слушать музыку одну,
а не словес ползучую отраву.

Как было б хорошо сказать себе,
что больше ничего мне знать не нужно.
Ни о трагичной чьей-нибудь судьбе,
ни об эпохе издавна недужной.

И если даже с хрипотцой эфир,
и с волн других проникновенья часты,
на день, на час забудьте грубый мир
и с нежных звуков не переключайтесь.

Ну, какая разница — живу,
не бездомный и не голодаю.
И зимой зеленую траву
с тихим удивленьем наблюдаю.

Ну, какая разница — живу
вдалеке от мест, где жил когда-то.
Я нашел, где преклонить главу,
времени бесцельный соглядатай.

Ну, какая разница — обман
чувства ли, неважного ли зренья?
Рыхлый серый утренний туман
над землей, как зыбкое забвенье.

Расплылось все то, что позади,
впереди — в холодный сумрак еду…
Но туман рассеется, поди,
уступая солнечному свету.

Невзрачные дома,

неровные заборы
не помнят моего лица.
Здесь жили проститутки, воры —
вино и драки без конца.

И я, как гость иногородний,
приехавший из дальних мест,
иду к знакомой подворотне
и дальше — в нищенский подъезд.

И сотни европейских улиц
мне не заменят той, одной,
где мы навеки разминулись,
случайно встретившись с тобой.

Здесь дом стоял, а там стоял сарай.
Я приезжал нечасто, раз в полгода.
В те времена еще ходил трамвай
от кладбища до молокозавода.
Все как тогда — сажусь в пустой вагон,

не торопясь, талончик отрываю,
гляжу на двух задумчивых ворон
и жизнь свою зачем-то вспоминаю.

Кусты крапивы вдоль забора,
заросший жимолостью сад…
Я знаю, что вернусь нескоро,
хоть я ни в чем не виноват.

А память — Альфа и Омега —
уже рисует на холсте
подобье ангельского снега
на позолоченном кресте.

Прощай, просодия ветвей!
Мне больше музыки не надо.
Над бедной родиной моей
звучит мелодия распада.

Прощай, забытая свирель,
я слышу музыку иную,
она за тридевять земель
колеблет ось и твердь земную.