Владимир Шаров - Царство Агамемнона

В общем, не только мы с Лидией, но и родители считали, что на нашем браке лежит печать Божия, что ради нас совершено чудо. И еще, – сказал отец, – когда я и Лидия принимали постриг, каждый из нас был убежден, что другого нет в живых, соответственно, руки у него свободны. А тут вдруг оказалось, что оба живы. И вот мы считали, что Господь – для чего, кто знает – может, например, пожалел, решил утереть слёзы Лидиным родителям, Сам и по Собственной воле отказался от Своих прав на нас, дал знать, что отпускает нас от Себя. А чтобы никто не усомнился, устроил так, что мы нашлись друг для друга самым чудесным образом. В общем, Он дал нам вольную, сказал: идите с миром, вдобавок и благословил.

Что же касается остального, – объяснял дальше отец, – я думаю, что на станции Пермь-Сортировочная, когда из меня стала уходить жизнь, она ведь не сразу из человека уходит: у тебя сначала одно отнимается, умирает, затем – другое, я чем-то глянулся великому князю Михаилу. Может статься, что раньше – продолжал отец, – он жил в тех людях, которые его помнили, или в самозванцах, которые им, великим князем Михаилом, представлялись. Ведь самозванец, если вдуматься, он кто? Человек, который по собственному побуждению и тут же – по требованию народа – отказывается от своей жизни, освобождает себя для другого. Некий местоблюститель престола.

Что было раньше с великим князем Михаилом, – вел отец, – я не знаю. Может, как я тебе уже говорил, он всю Гражданскую воевал красноармейцем, потом, например, был чекистом. А может, осенью, когда лег снег, замерз где-то поблизости от станции Пермь-Сортировочная.

Я, в сущности, ничего про него не знаю, даже никогда не думал, что было и как. Знаю лишь про себя, что должен был погибнуть, в лучшем случае, остаться без конечностей, а вот до сих пор с руками и ногами. Но скорее всего, он, как в восемнадцатом году с первыми холодами вышел к станции, так тут и кружил, искал, в ком бы укрыться. В итоге остановился на мне. Недаром, стоило Лидии меня вы́ходить, все начали говорить, что я великий князь. А раньше я на него и похож не был. И дальше мы вместе, в одном теле, жили, как-то пытались друг друга понять.

Многие годы, – продолжал отец, – бал правил Михаил, тут сомнений нет. Я и кочевал по стране как великий князь. Конечно, главное, что действовало, что люди были готовы за мной на смерть пойти.

Судебные процессы возбуждались один за другим, на каждом чуть не десяток расстрельных приговоров, остальным – большие сроки и этапы по дальним северным зонам. А всё потому, что народ был убежден: пока я не воцарюсь, жизнь не наладится. А воссяду на престол – сатана сразу отступит: было его царство и – баста, теперь царство помазанника Божия. Это была правда Михаила, и я ее целиком принял. Но потом Михаил больше и больше стал проникаться тем, как я понимал мир, признавать мою правоту.

Ведь здесь извечный вопрос, – продолжал отец, – кто глава избранного народа – царь или патриарх? Да, в Вербное воскресенье царь ослятю, на котором сидит патриарх, ведет под уздцы к храму. Но, в общем, в России считали, что царь важнее. Он и сам считал, что важнее. А тут Великий князь, который раньше не сомневался, что единственное, что необходимо народу – истинный и правильный во всех смыслах правитель: добрый, участливый, справедливый, но и “гроза”, коли надо – стал думать, что Бог, Он в старце, который наставит на верный путь. А властью никогда, ни под каким предлогом, мараться не стоит».

Возможно, по этой причине, – сказала Электра, – у отца и с романом о Михаиле оборвалось. Он не стал ничего восстанавливать, сначала ушел в мир проповедовать, позже и вовсе затворился в скиту, посреди болот. Почти не выходил из своего блиндажа в два наката.

Неделю спустя после разговора о детях лейтенанта Шмидта отец, приехав в Москву – никаких страниц для перебеливания у него с собой уже не было, – снова вспомнил о самозванчестве. На мой взгляд, ничего особенного не сказал, но было видно, что тема его по-прежнему волнует, и некоторые вопросы он хочет уточнить. Дело было после обеда, я налила чай, прежде мы говорили о чем-то совершенно не важном, но дальше я вот что услышала: «Не были ли мы, то есть что я, что другие великие князья Михаилы Романовы, теми же детьми лейтенанта Шмидта из любимого тобой “Золотого теленка” Ильи Ильфа и Евгения Петрова? Что хотела меня обидеть, на твоей совести, но вопрос правомерен, даже напрашивается. Я сам много раз его себе задавал и скажу как раз то, что себе отвечал.

Начну издалека. Первого Михаила Романова, он и положил начало династии, выкрикнули на торгу два человека – залетный казак и служилый человек из города Галича. Прежде казаки и служилые все десять смутных лет резали друг друга и резали, никак не могли остановиться, а тут Боярская Дума решила, что раз для обеих сторон Михаил Романов приемлем, быть по сему.

Самим боярам он тоже подходил. Летопись сохранила, что между собой они говорили: “Михаил молод, глуп, нам поваден будет”. А что он не княжеского рода, просто дальняя родня царей, которые давно лежат в могиле, тут плохого немного: за последние десять лет на царство венчалось столько разных проходимцев, о которых никто даже не знал, откуда они взялись, а Михаил Романов, как ни крути, отпрыск старой боярской фамилии. Про него всё известно – и кто отец, и кто мать и братья.

То есть к чему я веду? – продолжал отец. – Мне кажется, что дело не в том, кого мы возводим на престол, а в том, призна́ет ли его и благословит ли Господь. Сочтет ли законным предстоятелем народа, который избрал. До Михаила Романова было множество тех, кого мы числим самозванцами – одних только царевичей Димитриев больше двух десятков.

Заметь, среди них двое, которые и воцарились, и процарствовали не один год. Оба были любимы народом и свергнуты прямой изменой, предательством. Но что Господь это попустил, означало одно – они не благословенны. Он смотрел на них, смотрел – и всё же отдал на поругание. То есть царя выбирает не народ и не Боярская Дума – один Господь. Кого Он призна́ет, тот и есть Государь. Наше же мнение никому не важно, царская власть вообще не нашего ума дело.

Другая вещь, о которой стоит сказать. Я в прошлый раз уже рассказывал тебе про схимонахиню Мисаилу, которую расстреляли в сорок девятом году. Ее вывели на открытый процесс, так что дело получило огласку. В зале, когда ее судили, были не только те, кого назначили, то есть свои, туда удалось проникнуть и нескольким монахиням Мисаилы. Через год – их игуменья уже отмучилась – они для ее жития, сверяясь одна с другой, по памяти восстановили каждое слово святой старицы. Значит, всё, что известно о ее мученическом конце, не вызывает сомнений.

Среди прочего выяснилось, что на одном из допросов Мисаила показала, что в двадцать пятом году она сама помазала себя на царство и воссела на престол под именем Николая II. На вопрос прокурора, какую цель она при этом преследовала, Мисаила ответила, что в народе не может, не должна прерываться традиция законной власти; когда же, как в нашем случае, трон злой волей опустел, если не найдется человека, готового взвалить на себя тяжелый крест, память о самодержавной власти скоро в нас сотрется. Тогда ее уже не восстановить. И добавила, что сатана этого и добивается. Потому она, Мисаила, не видя вокруг себя никого более достойного, и помазала себя на царство.