Вероника Кунгурцева - Киномеханика

Секунду подумав, Марат подписался «Заинтересованное лицо», поставил дату, время «12 час. 15 мин. 6 августа 1975 года» и проинструктировал Элю, как передать письмо Адику, кратко дав девочке понять, что это нужно для улаживания кое-каких отношений и что, если этого не сделать, ее отпуск с матерью может полететь в тартарары, как это сегодня утром чуть было и не случилось. Эля попробовала заупрямиться: нет, она не боится Адика, хотя слышала о нём всякое, но вместе с Маратом ей домой было бы возвращаться спокойнее и поручение она выполнила бы вернее. Однако Марат возразил, что он пойдет в противоположную сторону — гасить тот же скандал с другого конца. А если они станут ходить друг за другом по жаре туда-сюда-обратно, то не хватит никакого времени и никаких ног. Вообще, ей пора взрослеть и отвыкать от постоянного присмотра старших.

Когда Марат возвращался к пятиэтажке для новой проверки квартиры, его расхолаживало ощущение давно знакомого пути, хотя он шел им всего второй раз. По-хозяйски сутуловатой походкой утомленного привычкой человека он вошел в подъезд и, удивив самого себя, без колебаний, даже не постучав, толкнул дверь. Быстро же он освоился!

Внутри всё оставалось точно так же, как в предыдущее посещение, на прежних местах и в прежнем порядке. По радио передавали концерт по заявкам слушателей «В рабочий полдень». Если кто-то и был тут за прошедший час, то заскакивал вряд ли более чем на минуту и не оставил никаких следов. Кроме небрежно застеленной койки с провисшей почти до пола панцирной сеткой, из мебели в комнате стоял на гнутых низких ножках узкий платяной шкаф из лакированной фанеры. И тот, возможно, был подобран у мусорных баков, куда живущие в ногу со временем обыватели выставляли из тесных квартир старые крепкие вещи, чтобы на освободившейся площади собрать из древесно-стружечных плит полированные снаружи, но рыхлые внутри громоздкие конструкции. Кроме этого, к обшарпанным стенам с отставшими под потолком обоями была приткнута пара фанерных ящиков с иностранными надписями. Марат разобрал написанное латинскими буквами слово «Калькутта». Возможно, в прошлом ящики служили тарой для перевозки товаров в трюмах океанских кораблей. Но гвоздем всей обстановки этой квартиры являлась люстра. Марат в первый же приход обратил на нее внимание, стараясь не строить поспешные догадки. Как замечал старый сиделец Петрик, полное непонимание легко заменить скоропалительным ложным выводом, зато от него отделаться гораздо труднее. И теперь Марат, стараясь держаться к люстре спиной и машинально грызя ногти, еще раз внимательно обошел всё жилище.

На кухне гнутые деревянные стулья с фанерными сиденьями оказались чересчур высокими по сравнению с журнальным столиком. Он стоял на уровне колен, и пищу можно было только клевать, низко наклоняясь к нему, либо носить ее ко рту добрых полметра, что было менее унизительно, но столь же неудобно. Стол был накрыт изрезанной (ее явно не берегли) клеенкой. Завернув кверху ее углы, Марат одним движением убрал всё на нём лежавшее на пол и перенес стол в комнату под люстру. К нему он приставил один из стульев и расположился на нём, выпрямившись и скрестив руки на груди.

Люстра — обыкновенный плафон в виде коричневой полусферы с белой изнанкой отражателя — висела на уровне его глаз. Необычным было ее расположение по центру комнатного пространства. На длинном шнуре она висела на высоте немногим более метра от пола. Подобное Марат встречал в сибирских подполах, где свет висит низко для того, чтобы легко можно было дотянуться рукой: если у лампочки нет выключателя, ее зажигают и тушат, просто слегка доворачивая или отворачивая в патроне. Но такое пользование электричеством в квартире было явной нелепостью. Да и выключатель на стене сработал исправно. Люстра бросала на стол и на пол яркий круг резкого света. Ого, да в ее лампе было ватт двести! Причем, когда Марат сидел, вскинув голову, нижний край плафона защищал его глаза, но всё, что ниже — кисти рук на уровне груди, где он сейчас не держал, но вполне мог бы держать карты, рукава, карманы, колени, — оказалось ярко освещено. Значит, все-таки притон, где игроки вокруг стола ясно видят всё, что их интересует, за исключением глаз друг друга, — и один из самых захудалых. Неведомые архитекторы серийной пятиэтажки из экономии спроектировали низкие потолки и подоконники. И, подлаживаясь под них, картежники опустили игру на уровень журнального столика, чтобы с улицы из окон соседних домов был виден лишь рассеянный полусвет, отбрасываемый в потолок желто-серым линолеумом пола. Шторы здесь, видимо, считались непозволительной роскошью. Впрочем, и гардины для них над окном не висели. Зато в шкафу Марат обнаружил зеленую плюшевую скатерку — ею, очевидно, накрывали облезлый лак столешницы во время игры. Нашлось и несколько новых полных колод игральных карт. Тщательно их осмотрев и не обнаружив ни следов крапа, ни другой специальной подготовки, он выбрал одну колоду с наиболее затейливой рубашкой карт и положил ее в задний карман. Так он чувствовал себя увереннее. Можно сказать, в возмещение ущерба он принес фуражку. Правда, на верхней полке, куда Марат ее положил, выглядела она сиротливо над пустыми деревянными плечиками, где, по идее, должен был висеть белый морской китель с якорями на золотых пуговицах: поэтому Марат вернул улику себе. Надежды на бескозырку — она, как и фуражка, могла быть помечена инициалами — тоже не оправдались. Во всей квартире Марат не нашел даже тельняшки, словно всё, что имело маломальскую цену, было поставлено на кон и проиграно. И от этой стихии азарта уцелели одни фанерные ящики, и внутри них тоже были вещи — вроде фигуристой пустой бутылки из-под гавайского рома с иностранной этикеткой, то есть такие, на которые и играть бы никто не стал.

На семейный альбом Марат и не рассчитывал. У закоренелого холостяка такое хранилище документов памяти, которое любовно копят и стерегут обычно женские руки, было немыслимо. Но и никаких документов Марат, обшарив все углы, не нашел. На кухне в мусорном ведре валялась квитанция об уплате за электроэнергию. Но свою фамилию на ней плательщик вывел с такой то ли спешкой, то ли отвращением к ней или к процедуре заполнения, что даже каракули начальных букв не поддавались однозначному прочтению. Конечно, если подгонять этот кошмарный почерк под желаемое, это могло быть «Фирсов», но могло быть и «Фадеев», и даже «Орлов». Квартира, как живая сообщница хозяина, упорно хранила тайну его личности. Все улики, которые Марат собрал здесь и на которые так надеялся, затеяли с ним игру в «,да“ и „нет“ не говорите». И последняя находка, которую он сделал, подтвердила это самым неожиданным и зловещим образом. Среди всякого хлама — чтобы разбирать его, Марату пришлось поставить стул на стул и по пояс углубиться в пыльный узкий пенал под потолком и сжечь, подсвечивая себе, полкоробка хозяйских спичек — Марат выискал вставленную в рамку фотографию. Повязанная косынкой женщина в брезентовой робе позировала на фоне богатого улова рыбы. Потоком жидкого серебра он лился на палубу рыболовецкого судна из только что поднятого гигантского трала. Над головой женщины метались чайки, готовые ринуться вниз, едва поток рыбьих тел растечется за ее спиной вязким кипящим озером. В верхнем углу изображения фотограф захватил даже клочок морского горизонта, подернутого легкими, светлыми облаками. К сожалению, фон на этом фото был гораздо больше и содержательнее главного. Он затмевал и поглощал женщину на переднем плане. О ней трудно было сказать что-то определенное. Высокого ли она роста? Чайки над ней казались огромными в жадном размахе крыльев. Но, может, они и были такими раскормленными в тех рыбных местах? Или Марат принял за них иных, не известных ему и не виданных им птиц. Безобразные складки просторной брезентовой робы скрадывали ее фигуру. Шею закрывал воротник вязанного под подбородок свитера. И даже выбившаяся из-под косынки прядка волос могла оказаться просто трещинкой изображения. Лицо было снято слишком мелко. Раскосыми были ее глаза, или она просто щурилась? Марат не испытывал ни отвращения, ни безотчетной тяги, глядя на эту пигалицу, на ее руку, поднятую в приветственном взмахе, но невидимую под резиновой перчаткой. Кажется, перед фотографированием она дала себе труд скинуть лишь капюшон.