Василий Аксёнов - Золотой век [сборник]

Прошла Минодора Сергеевна к столу. Будто сложный танец, как пчела, исполнила. Черками, дёгтем смазанными, по мураве прожужжала. Стоит теперь, на мальчишек умиленно смотрит – как соскучилась. То к одному плечу голову склонит, то к другому – не налюбуется.

– Приятного, казаки, завтрака, – говорит.

– Спасибо, – отвечают одновременно и тут же, хоть и с набитым ртом, казаки.

– Сил набирайтесь, – говорит Минодора Сергеевна. – Пригодятся – день-то носиться по деревне – не шутка.

– Присаживайся, – говорит Марфа Измайловна, вставая со скамейки.

– А ты-то чё вдруг соскочила?

– Суп на печи вон, не уплыл бы. Чай будешь или…

– Или, – говорит Минодора Сергеевна. – Есть если чё, маленько где припасено, да и не жалко.

– Было, – говорит Марфа Измайловна. – Разве кто высосал… у нас имеется кому, хошь закопай, где спрячь, везде отышшут.

Капли, наверное, за жизнь не выпила , сама-то она, Марфа Измайловна, язык вином не окропила.

– К Духову дню, – говорит, – канун ставила, к Пятидесятнице. Чё-то ишшо там оставалось.

Пошла опять в амбар. Вышла вскоре оттуда с небольшой, запотевшей крынкой. Несёт её бережно, стараясь не расплескать. Смотрит на Ивана Захаровича отчего-то с подозрением, но ничего ему не говорит.

Захар Иванович свинью глазами изучает – не оторвётся.

Свинья хвостом шевелит, как приманкой. Довольно хрюкает. Курица по ней топчется, в ухо ей теперь косо уставилась – заметила там что-то, скорей всего, кого-то – муху, запутавшуюся в ушной щетине. Клюнула.

– Склевала, – говорит Иван Захарович. – Поганка.

– Может, и не стала бы, да в горле пересохло, – говорит Минодора Сергеевна – как правду.

– Сушь такая, – говорит Марфа Измайловна.

– Не откажусь, – говорит Минодора Сергеевна. – Отведаю.

– Кхе-кхе, – говорит Иван Захарович. И этим ограничился.

– Мой, покойный, царство ему небесное, земля ему пухом, невинно убиенный, – говорит Минодора Сергеевна, – бутылочку, бывало, беленького или красенького, или кружечку с такой вот сладостью увидит, сразу и чести, и ума, и совести лишался – будто и не было их у него.

– А будто были, – пожав плечами, говорит Иван Захарович. Сам себе. Или свинье, или поленнице, на которой взгляд уже задумчиво рассеял.

– Язычишко-то попридержи, – говорит Марфа Измайловна.

– Она не слышит. Он – тем боле, с того света, – будто не произносит вслух, а рассуждает мысленно Иван Захарович.

– Откуда знашь?

– Оттуда, баба. Знаю.

– До хмельного был охочий. Как уж зарядит, так зарядит, неделю мог не есть, лишь пить, умом не проясняться. Но дело делал, дело не бросал, как умудрялся, – словно всем, здесь присутствующим, сообщает Минодора Сергеевна, а спрашивает только у Марфы Измайловны: – Чё ты?.. Мне, не мне… или послышалось?

– Старику вон, – говорит Марфа Измайловна.

– А он не мне? – Спрашивает Минодора Сергеевна.

– Да чё-то там, сидит, под нос себе бормочет.

– Надо мной, наверно, надсмехатса.

– Сутки, вторые, всё ему неладно. Не выспался, выстар.

– С кем не бывает, – говорит Минодора Сергеевна. – Всему мера. Я вот тоже сама не своя, как не досплю-то. Куда деваться, жизнь такая. Не деревья. Те стоя бодрствуют и спят, на всё им времени хватает.

Овдовела недавно Минодора Сергеевна. Теперь вот безостановочно горюет. Бывшего её мужа Алексея Павловича Безызвестных убили в тайге. Из-за золота, может. Мыл, поговаривают. В Смолокуренном ручье, на котором раньше заимка его располагалась, пока семейство их не раскулачили. Может, за давний долг картёжный. Так ли чем перед кем встречным провинился внезапно. Мало ли. Взрывной был Алексей Павлович, вспыхчивый, как порох , горячий. Обнаружил его колхозный пчеловод Арынин Александр, дядя Саша , отец Васьки Арынина, соседа и приятеля Олега и Вовки. Лежал в Сухом логу с проломленной головой, по свидетельству пчеловода, уже остывший. Погрузил на телегу, доставил убитого в Ялань, подвёз его к дому, где жил до этого Алексей Павлович, к дому, который стал уже ненадобен убитому, излишен.

Поставила Марфа Измайловна перед гостьей крынку и пустую кружку, сама отправилась на летнюю кухню. Сняла с кастрюли крышку, пробует суп, зачерпнув деревянным черпаком – поварёнкой.

– Ишшо картошка твердовата.

– На черёмухе. Превкусная, – говорит Минодора Сергеевна, отхлебнув из кружки и причмокивая. – Отменная. Прохладненькая, как лягуша. Ангелом прокатилась. В жару такую – одна радость.

На скамейке – как приплясывает. Узел платка поправила под подбородком, затянула.

– Как пропущу, потом добавлю, – говорит, – так незнакомый кто-то во мне лаяться матерно начинает. Сызмала.

– Ты уж повоздержись… тут рабятишки, – говорит Марфа Измайловна.

– Дак это у меня внутри, снаружи не слыхать. Под сердцем.

– Лихорадка, – говорит Иван Захарович, стряхнув с головы на землю грелку. Шлёпнулась та глухо. Будто жаба – спрыгнула и приземлилась.

Марфа Измайловна подошла, подсела, руки о фартук вытирая, к Минодоре Сергеевне. Опустилась и устроилась так, чтобы скамейка вместе с Минодорой Сергеевной вверх другим концом не подлетела и не опрокинулась. Минодора Сергеевна маленькая, с птичку, лёгкая, каклепясток. Сказала бы она, Минодора Сергеевна, не будь тут Вовки и Олега: «Я, Марфа, с одну твою титьку». Не один раз говорила, при случае. Но случай сейчас не тот – она ещё не шибко распоясалась.

– Чёу вас там, в Линьковом краю, нового? – спрашивает Марфа Измайловна. – Давно там не бывала. Как Вовку в ясли не стали водить. С тех пор.

– А чё у нас там нового? Всё старенькое, – отвечает Минодора Сергеевна. И говорит: – Дыщиха вот нашу жизнь покинула, поди, уж знаете.

– Знаем, – говорит Марфа Измайловна. – Долго болела.

– Сегодня покинет и край… Отмучилась, – говорит Минодора Сергеевна. Перехватив кружку в левую руку, перекрестилась. – Осподи.

– Отмучилась, – соглашается Марфа Измайловна, осенив себя крестом. – Скоро воздаст Владыке поклонение.

– Высохла, – говорит Минодора Сергеевна. – Как долгоножка. Одни мощи.

– Болезь не красит, – говорит Марфа Измайловна.

– Смерть – уж подавно.

– Раскудахтались, – говорит Иван Захарович.

– Пойду, к поминкам помогать готовиться, – говорит Минодора Сергеевна, ненадолго приложившись к кружке и обмахнув скоро концом платка губы. – Просили. Там молодые всё, кутью не знают, как сварить. До четырёх часов успею.

– Лет-то сколь ей было? – спрашивает Иван Захарович.

– Моя одногодка, – говорит Минодора Сергеевна. – Я февральская, она апрельская. И замуж выпорхнули одним летом, на Купалу.

– Ишшо не старая, – говорит Иван Захарович.

– Кака же старая, – соглашаются Марфа Измайловна и Минодора Сергеевна.