Василий Аксёнов - Золотой век [сборник]

Ага, не старая.

Олег и Вовка только пальцем у виска не покрутили – ушки на макушке , во все мелочи вникают.

Допила Минодора Сергеевна, всё больше и решительнее нахваливая бражку, в пустую крынку заглянула, кружку, опрокинув, на блюдце поставила.

– Ну, пора. Пойду, – говорит. – Одолела.

– Да посиди, – говорит Марфа Измайловна. – Куда торопиться, успешь, – ещё немного одолеть не предлагает.

– Да нет уж. Спасибо. Сколько ни сиди, идти когда-то надо. И так побыла. Ждут, – говорит Минодора Сергеевна. – А то подведу. Раз обещала.

Поднялась со скамейки.

– Ну, до свиданья, – говорит, – ребятишки.

Улыбается. Слегка мотается – как водоросль в плёсе.

– До свиданья, баушка Минодора, – отвечают ребятишки.

Смеются.

– Смейтесь, смейтесь… Вон подгорелая оладья – съешьте, – говорит баушка Минодора. – Медведя не будете бояться.

– А ты? – говорит Рыжий.

– Мне его и так не страшно, – говорит Минодора Сергеевна. – Сейчас – так вовсе. Ну а вообще-то, ходи он, топтолапый, своей дорогой, я пойду своей.

Пошла. И опять будто танцуя. Но на этот раз как будто ветер сильный ей мешает танцевать, то с одного боку её подтолкнёт, то с другого, то в грудь упрётся – не пускает, то в спину ткнёт её, игривый.

– Ну дык, – говорит Иван Захарович. – Ясно.

– С Богом, – говорит Марфа Измайловна.

Запела Минодора Сергеевна. Там, за воротами уже:

Захар Иванович молча слушает, бездвижно – как стихию. Марфа Измайловна головой покачала – что осудила-то, так вряд ли, посочувствовала, помолилась. Вовка с Олегом понимающе преглянулись – осведомлены.

Не маленькие.

– Сидят, сидят, да и ходят, – говорит Марфа Измайловна. – Курица где-то ростится, снеслась, проверить надо, яйца собрать, а то сороки, пакости, расташшут.

Только, охая да ойкая – стар ось, не радось, – и упираясь рукой в скамейку, поднялась, пошла было. Врывается в ограду с улицы Татьяна Дмитриевна, кого-то ругая.

Коробок спичек, занимала, принесла.

– И чё ты думать, моих всё так, девка, и нет… Взбрендило им, – с разбегу говорит, – лесину свалить, на столбы, на поперечину ли, она упала и обоих задавила.

– Тьпу ты, – говорит Иван Захарович. Трубку сердито засосал.

– Окстись, Татьяна, чё городишь, – говорит Марфа Измайловна.

– Назад поехали ли, – говорит Татьяна Дмитриевна, – Серко понёс, сдрешной, зашиб их насмерть.

– Чё уж попало-то не сочиняй, к чему такое, – очурывает её Марфа Измайловна. – Не кликай худо.

– Уже не знаю, чё гадать, – говорит Татьяна Дмитриевна.

– Не гадай, – говорит Марфа Измайловна. – Не гневи Бога.

– В Пяту-гору стали подниматься, там крутизна, в Поповом ли логу…

– Угомонись.

– Ну, побежала, – говорит Татьяна Дмитриевна. – Может, уж дома. Хватятся, матери нет. Где по заулку проскочили, на глаза мне не попались, я к вам прямком тут, сократила, по забегаловке…

– Время ишшо кого, – говорит Марфа Измайловна. – Полдень. К обеду-то вернутся.

– Вот вам спички, – говорит Татьяна Дмитриевна. – Задолжала, – положила коробок на стол. – Ну, побежалая.

– Беги, – говорит Марфа Измайловна.

– Не быстро тока, не спеши. Последнего ума, запнёшься-то, лишишься, – говорит Иван Захарович. Встал с чурки. Грелку за поленницу сунул, пока жена на гостью отвлеклась. Присел на место. Как и не вставал.

Сидит. Думат. О многом.

Гостья, не прощаясь, убежала.

А через минуту, может, через две влетел в ограду петух, замахал крыльями, закукарекал – чего-то будто испугался, от кого-то будто получил пряников. Не удивительно. Ноги у Татьяны Дмитриевны длинные – достигнут далеко.

– Ишшо один, – говорит Иван Захарович. – Петя.

Насытились Олег и Вовка. Сидят, болтают ногами и языками – о разном, в том числе и о рогатке, которая так необходима, о воробьях, которые надоели, о рыбалке, о Кубе, о Гагарине и о Космосе.

Ну и конечно – о войне.

С американцами, понятно, первым делом.

Обнаглели.

Дед Иван, притулившись к поленнице, дремлет. Подрагивает. Встрепенулся вдруг, кругом оглядываясь, говорит:

– Вылежатся, гамнюки, солнце уже на полдне, а в их избе тока дым из трубы потянулся, тока лошадь ишшо запрягают. Потом во власть все – мать честная!

Приснилось, наверное, что-то.

– Тьпуты.

Свинья поднялась, встряхнулась. Тоже осмотрелась. Направилась вразвалочку вон из ограды.

– Давай, давай, – говорит ей вслед Иван Захарович. – Надоела, воздух портит.

Скрылась свинья за воротами, а в воротах возникла Настя.

– Здрасте!

Настя Цоканова. Цоканиха. Настя-Кобыла.

В китайских тапочках. В платье голубом, в белый цветочек. Чулки, перетянутые белой, ослабевшей, наверное, резинкой, сползли гармошкой на тапочки. Простоволосая. Коса у Насти толстая, седая, длинная, как шелепу га.

– Здравствуй, здравствуй, – говорит Марфа Измайловна, низко склонившись и вороша клюкой в печке. Выпрямилась. Смотрит приветливо на гостью. – Проходи к столу, поешь оладий с мёдом. От именин Володькиных остались.

Прошла Настя к столу, села на скамейку, вплотную к Олегу и Вовке.

– Здорово, – говорит, глядя на Олега. – Забываю, как тебя зовут. Здорово, Захар, – говорит, переведя взгляд на Вовку.

Всегда путает Вовку с его отцом Захаром Ивановичем, своим ровесником. Вовка её уже не поправляет – надоело.

– Ешь, – ей только говорит.

Берёт Настя оладью в руку, на ладони её рассматривает – как невидаль. Поднесла к глазам, смотрит через неё на солнце. Надкусила, положила под блюдце.

– Зима, – говорит. – Солнце потускнело.

– Ага, – говорит Рыжий. – Нос не отморозь.

Больше никто на это ничего ей не ответил.

Ткнула Настя под бок Вовку локтем.

Вовка тем же ей ответил.

Заурядно.

Было у Насти три сына. Двое, двойняшки, на флоте служили. Где-то на Чёрном море. В одну ночь погибли. Третьего тут, на песке кемском, зарезали – с дурным народишком связался. Водку пили и в карты играли. И у неё, у Цоканихи, с головой после этого что-то неладное сделалось, так до сих пор и не поправилось. Дочь у неё есть. На складах в яланском рыбкоопе работает. Когда уходит на работу, закрывает мать дома на замок. Та как-то умудряется открыть окно и выбраться на улицу. Играет с мальчишками, с девчонками водиться не любит, в казаков-разбойников, в прятки, лапту, в другое ли что, даже в футбол – только мешает. Ещё и вредная бывает, хоть колоти её. Схватит мяч и понесётся, как кобыла , с ним куда глаза глядят. Догнать её непросто. Но никто из мальчишек и пальцем её не трогает. А вот убежать, скрыться от неё пытаются. Иной раз получается. Мечется тогда по всей Ялани и окрест Настя, ищет их. Пока дочь не отловит и не уведёт её домой – уговорами.