Надежда Кожевникова - После праздника
- Название:После праздника
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Современник
- Год:1988
- Город:Москва
- ISBN:5-270-00048-2
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Надежда Кожевникова - После праздника краткое содержание
Серьезный разговор об искусстве, подлинном и мнимом, о том, что оно дает и что отнимает у его создателей, ведется в повести «В легком жанре», вызвавшей по журнальной публикации горячие споры у критиков и читателей.
После праздника - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Да, было ей чему поучиться у Валентины, жизнелюбивой, жизнестойкой, жизнерадостной.
Только однажды случилось непредвиденное: как-то вечером Валентина, сама зайдя к Свете, присев у стола, вдруг уронила голову на скрещенные руки, и в распавшихся ее волосах Света увидела седину, слабую какую-то, беззащитную, младенческую, блеснувшую кожей макушку и зацепенела от неожиданности, в беспомощности утешить, помочь. Растерялась… Протянула руку, погладила Валентину по голове и руке своей не поверила, упрекнула себя за черствость. Жалела Валентину, но одновременно думала: ну вот, а казалось так все у них удачно, образцово… Гладила, успокаивала, а получался будто обман: беспокоилась-то в основном о себе. Во главе угла стояло: вот оно как бывает, все гладко, и вдруг… Собственное огорчение, собственное разочарование в первую очередь переживались: неужели Валентина теперь переменится? Хохотушка, забияка — вот какая Валентина нравилась, и с такой Валентиной было интересно, хорошо.
Рука гладила, а в голове мелькало: как неловко… Неприятно и даже, если честно, жутковато: отчего так мало отыскивается сочувствия, отклика искреннего на чужую боль? Скребешь, скребешь в себе самой — и ничего не выскребаешь. Пусто, глухо. То есть жалеешь, конечно. Но не так, совсем не так надо было бы жалеть.
Запомнился Свете тот вечер неудовольствием самой собой. А вот причина слез Валентины затемненной осталась, недовыясненной. Может, Света расспросить не сумела? А может, Валентина при всей своей доверительности оказалась способной до конца не раскрываться. Да, пожалуй, так.
— Мама, ну, пожалуйста, подойди, — умоляюще звал Леша. — Ну скорее, скорее! Иди сюда.
Вот пристал. Вытерев о фартук мокрые руки, Валентина к окну приблизилась. Обняла худенькие плечи сына, не удержалась, ткнулась носом в его затылок. От Леши все еще пахло по-щенячьи, и Валентина, вдохнув, улыбалась от наслаждения, морща нос.
Да, он плохо ел, выглядел слабеньким, но в классе никто из признанных силачей его не обижал, он даже позволял себе командовать — и сходило. Валентина удивлялась. В ее время, попадись ее сверстникам-школьникам кто-то схожей породы, чахлый по виду, но вместе с тем задиристый, явно чувствительный и замкнутый горделиво, — уж ему не избежать было бы жарких плюх. Ему бы наподдали, и он бы притих, укротился. И, пожалуй, прежняя Валентина не стала бы такого защищать. Нет, она бы скорее в зачинщицах оказалась, отколошматила бы задаваку-слабака еще посильнее других. Она умела. Дралась с ребятами в те годы упоенно. Ее даже местный хулиган Венька побаивался — как-то они сцепились, и он, убегая от нее, кричал: «Сумасшедшая! Я же тебя покалечу ненароком».
А это поколение, значит, другим вырастало. Лучше, хуже — нелепо, конечно, судить. Но другим. И атмосфера в школе была другая. Присутствие родителей учеников незримо и зримо ощущалось. Учительница, классная Леши, отчитывала на родительских собраниях то тех, то других пап и мам. И мамы-папы выглядели пристыженными. Как так, в самом деле, у главного инженера крупнейшего предприятия дочка по физике не успевает! А у мамы, диктора Центрального телевидения, сын урок сорвал?! Один папа, в прошлом известный спортсмен, взялся вести на общественных началах секцию по настольному теннису, чтобы хоть как-то сгладить отставание по всем предметам своих сыновей-близнецов. А другая мама писала сценарии всех школьных капустников, и не только для того класса, где ее дитя училось, но и для параллельного — вплоть до выпускного вечера. Словом, хлопот у нынешних родителей увеличилось в сравнении с прошлым вдвойне, если не втройне. И репетиторы нанимались, и дрожь охватывала всю семью задолго до экзаменов, и готовились к ним по-семейному, кланово, уже не только на родственные связи надеясь, а на любые намеки, обещания, когда-то кем-то сделанные.
Валентина от подобных предчувствий трепетала, хотя Леша заканчивал пока лишь восьмой класс. Но — опять же — другое поколение, другие нравы: Леша не казнился двойками, например, по химии, нисколько не чувствовал себя уязвленным. С туманной рассеянной улыбкой он уверял мать, что химия ему н е н у ж н а, что у него совсем иная склонность, гуманитарная. Валентина сердилась: «Еще чего! Учишься и учись. Склонность? — переспрашивала. — Гуманитарная? Кто это тебя надоумил?»
Сын, не отвечая, лукаво-снисходительно на нее поглядывал. «Ну ладно, — пыталась Валентина его пристращать, — оставят на второй год, тогда поймешь, нужна или не нужна тебе химия».
Сын улыбался: «Ну уж троечку-то натянут из жалости». Валентина досадливо бросала: «Противно слушать. Из жалости! — передразнивала. — И не стыдно тебе? Какими-то вы циниками растете». Но ей самой во фразах таких слышались будто чужие чьи-то отголоски, чужие обиды, чужая разочарованность.
Сквозь гнев пробивалось: она сама школу окончила отлично — и что же? «А то! — своей же раздвоенностью в ту же секунду возмущалась. — Другая жизнь была, не опекали нас, не приносили на блюдечке готовенькое». Но постепенно затихала: у Леши ее четырнадцатилетнего совсем не детским казался взгляд. И не беспечным и даже почему-то не радостным. В тепле жил, в семье, но отчего же так старательно отгораживался? Что претило ему, мешало? Валентина, бывало, входила к нему, останавливалась в дверях: «Ты бы, Леша, пошел погулять». Он оборачивался, не успев скрыть странного какого-то испуга. «Сейчас, мама, — отзывался бесцветно, послушно. — Хорошо, я пойду».
Но то непонятное, что в нем сидело, смущало, главного все же не заслоняло: от затылка, у впадин возле ушей все еще пахло у него по-щенячьи, и она, Валентина, как бы невзначай к нему наклонялась — чтобы вспомнить, ободрить себя.
Вот и теперь. Что-то завидев, Леша застрял у окна и, пока Валентина стирала, звал плаксиво, требовательно.
— Ну что там? — словно бы с раздражением, она к нему приблизилась.
— Вот гляди, нет, левее! — Мальчик с восторгом пристукнул по оконному стеклу.
Перед их домом, там, где должен был расти газон, в весенней глинистой размазне кряхтел, пыжился трактор, вытягивая тросом к нему привязанный, увязший, выныривающий и вновь оседающий грузовик, в кузове которого болтались, грохоча, бочки.
Бочки эти Валентина сразу признала. Осенью прошлой, когда только выпал первый снежок, однажды их привезли и свалили. Почему, зачем? — никто не знал. И что в этих бочках хранилось, тоже облекалось тайной. Они лежали на месте, где должен был быть газон. Пролежали аж до этой весны, и вот, значит, о них вспомнили. На грузовик погрузили, и грузовик застрял. Прислали трактор. Трактор вытягивал грузовик — и без толку. Земля там, где планировалось когда-то высеять газон, взбурлилась, вздыбилась, точно после адской атаки. Грузовик все глубже застревал, трактор дымил, вонял, силился безрезультатно и выдыхался. К водителям трактора и грузовика присоединились еще трое, плечистых, в треухах, ватниках, — курили, наблюдали, сплевывали… Потом, вероятно, время к обеду подошло. Разошлись. Потом снова сизифов труд возобновился.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: