Надежда Кожевникова - После праздника

Жест был царский. Леша в том саду перестал хворать, и детсадовская дача оказалась чудесная, в хвойном лесу с зарослями малины. Рогачевы, навещая сына, блаженствовали там.

А Анна Мокеевна, воодушевленная, вероятно, собственным благородством, продолжала опекать Валентину.

У них в районе, казалось бы малопримечательном, имелись между тем свои г е р о и. Точнее, г е р о и н и. Рано или поздно все они появлялись в этой парикмахерской и до и после возведения ее в разряд салона.

Появлялась, скажем, директриса плодово-овощной базы номер двенадцать, приземистая, не снимающая никогда лисьей черно-бурой шапки, лохмы которой весьма кстати затеняли ее лицо. С тяжким вздохом, точно разгибая натруженную поясницу, протягивала она свои короткопалые руки Анне Мокеевне. Та что-то ей нашептывала, заглядывала в зрачки, угадывая реакцию глыбоподобной клиентки. О чем-то они успевали договориться и расставались вполне друг другом удовлетворенные.

Забегала и заведующая обувной секцией расположенного напротив универмага. В дубленой безрукавке, отороченной пушистым мехом, с фирменным значком на груди, сообщала с придыханиями Анне Мокеевне: «Сапоги на манной каше, девяносто рэ, Финляндия, но узковаты в подъеме. — И тут же без паузы: — А что о белье постельном, какая сводка? Тося из у г л о в о г о не заходила?». — «Будет, будет тебе белье, — успокаивала ее Анна Мокеевна. — Как заказывала, четыре комплекта. В зеленый горошек. Хотя, на мой взгляд, куда и н т е р е с н е е в голубой». — «Да ладно, какой уж достанется, — откликалась торопящаяся клиентка. — Во вторник зайти или когда?»

Анна Мокеевна провожала ее взглядом до самых дверей с родственной заботой. Это были ее к а д р ы, она их берегла.

Кое с кем из них познакомила она Валентину. Валентина, между прочим, оказалась разборчивой. Например, директриса в лисьей лохматой шапке как-то не расположила ее. И ладно — Валентина решила, — обойдемся зимой без клубники. Впрочем, она имела все основания проявлять осмотрительность в подобных делах. Нет, вовсе не потому, что следовало остерегаться излишнего риска. Причина была а другом. Валентина, облегчая, украшая быт семьи полезными, нужными связями, не столько деньгами расплачивалась (хотя деньгами, конечно, тоже), сколько собственной жизненной энергией. Она не просто брала приготовленный для нее пакет, — она улыбалась, старалась держаться мило, дружески, обаятельно, она расспрашивала рыхлую тетю из отдела «диеты» о ее самочувствии, о настроении, о планах дочери-студентки, о муже-гипертонике — она соучаствовала, сопереживала, излучала флюиды и только потом как-то даже застенчиво принимала предназначенный для нее дефицит.

И тут подозревать ее в намеренной лжи было бы несправедливо. Она не могла иначе. Природная деликатность ей не позволяла накинуть ну еще «трояк» — и все. Конечно, проще, дешевле так обошлось бы. А Валентина улыбалась. Медлила, не решалась прерывать тоже в ответ разговорившуюся хозяйку «диеты», уж какую цепкую, трезвую, что, пожалуй, и не нужно объяснять. Но хозяйка-то в словах больше, чем в деньгах, нуждалась и стыдилась выдать эту свою нужду. А Валентина сумела барьер установленный нарушить, очаровала, обволокла… Без умысла, повторяем. Подчиняясь своей натуре, тому, что составляло ее хребет, что, кстати, и поныне соединяло ее с захолустной, пыльной, душистой п р о в и н ц и е й.

Поэтому вот «лисью шапку» Валентина отвергла. Такой улыбаться — ну нет! Тут Валентина держалась своих принципов, и никакая выгода не могла ее прельстить.

Итак, два раза примерно в месяц Валентина в путь отправлялась. В большую объемную сумку складывала авоськи: мало ли что могло на глаза попасться — смородина, например, замороженная, или компактная французская пудра, или давали бы где-то свежие огурцы, или, что, конечно, маловероятно, рулоны туалетной бумаги. Хотя поход предстоял исключительно делового характера, собиралась Валентина как на праздник. Ее ведь женщины встречали, женские взгляды впитывали, что на ней да как. И делали соответственные выводы. Уж она-то знала! Сама бывала и свидетельницей и участницей обсуждений, где догадка о чьих-то жизненных неурядицах возникала без прямых доказательств, но западала, укреплялась в головах и дальше, дальше летучей вестью переносилась — потому, что некая особа неосмотрительно как-то раз предстала небрежно одетой, разлохмаченной, со спущенной на чулке петлей.

Так что просто даже из осторожности, ради самозащиты следовало х о р о ш о выглядеть. Казаться бодрой, уверенной, что Валентине удавалось, хотя она не всегда сознавала, когда естественно, само собой, а когда и с усилиями ей приходилось добиваться необходимого эффекта.

Не всегда удавалось ей разобраться и в отношении своем к окружающим. В принципе она была настроена доброжелательно, но, может, именно поэтому внезапная незаслуженная обида воспринималась ею очень болезненно, и она мгновенно вспыхивала, мгновенно парировала ответный удар. Иной раз не соразмерялась, темперамент захлестывал, и мелкое недоразумение обращалось во вражду, в склоку. Потом Валентина страдала, но унять бушующее в груди пламя не могла.

Вместе с тем она давно пришла к заключению, насколько проигрывают те буки, что пасмурно исподлобья глядят. А могут среди них встречаться и добрейшие и милейшие, но вот же от их ершистых, неуклюжих манер недоразумения случаются, и не так их оценивают, не то про них думают, не то говорят. А добрый, милый человек постепенно ожесточается, отчаивается, меняет прежнее свое отношение к людям, к миру — и вот он уже действительно злыдня, с которой неприятно, опасно сталкиваться.

Такая вот путаница происходит, характер корежится, портится жизнь. А ведь можно сделать ее прекрасной, многое от взгляда зависит, от подхода. Ты просыпаешься утром, глядишь в окно и говоришь себе шутливо: ну как ты, что тебе снилось, Валюшка? Сны твои как, интересные? А ну-ка расскажи…

Это, может быть, главное — с самой собой разобраться. Себя убедить, что все хорошо. Что утро, новый день и ты живешь на свете — вот удача.

Конечно, бывает трудно. Но в том-то и штука: жить, существовать — уже работа. Изображать же на лице улыбку — значит достичь в этой работе высокого уровня, виртуозного мастерства.

Стоит и в зеркале себе самой улыбнуться, для тренировки. В улыбке — самозарядное устройство: чем больше ты их расточаешь, тем обширней становятся твои ресурсы — отдаешь, а возвращаешь вдвойне. И радость жить все глубже в тебя проникает. Легкой делается твоя походка, сияет лицо, сверкают глаза, и люди, даже незнакомые, поглядывают на тебя с симпатией: ты не только испытываешь радость, ты ее даришь — всюду, всем.

Между прочим, вот отчего Валентина возвращалась из своих путешествий окрыленная. Ну да, достала дефицит, но это же не все! Еще и еще раз она убеждалась, что люди выше всего ценят: не положение, не обеспеченность — нрав легкий, приветливый. Благожелательность, чуткость. Устали в суете, в равнодушии толкаться, глаз не поднимая, совать что-то друг дружке: ты — мне, я — тебе.