Надежда Кожевникова - После праздника

Отец рассказал — коротко, как чужому. Давно, когда Орестовы окончили институт, они уехали по распределению в другой город. У них родился сын. Ему было четыре года. Он качался на качелях во дворе. Мать из окна выглядывала. Сын качался. Качели были высокие, укрепленные на столбах. Сын качался. Мать выглядывала. Выбежала из дома на крик. Сын лежал на земле. Его столкнул какой-то чужой мальчик. В больнице сказали, что задеты почки. Сын умер через три дня.

Оказалось, что у дочери Веры Дмитриевны подвенечное платье все было расшито ландышами, а в руке она держала букет, перевязанный лентами, и никто бы не подумал, что цветы искусственные. А сестренка невесты тоже в длинном явилась и в перчатках — да, сумели достать. Словом, все было великолепно. Вера Дмитриевна, рассказывая, просто-таки сияла, а Валентина, ее слушая, в уме прикидывала: ой, сколько забот!

Слушали и все остальные. Все, можно сказать, в разговоре участвовали. Руки не отрывались от работы, ловкие, привычные женские руки, но новость, конечно же, всех захватила: дочка Валентины замуж собралась.

Валентина крепилась, зарок даже дала: если и шепнуть кому, то лишь самой близкой подружке, Муське, чей рабочий стол стоял вплотную к Валентининому столу. Но Муська разохалась, руками всплеснула. «Перестань, замолчи!» — Валентина ее в бок толкнула. Но Муська еще пуще в хохоте зашлась, бросилась целовать, обнимать Валентину, та отбивалась, и, разумеется, все навострили уши: ну-ка, что там случилось, говори!

Их коллектив отличался своеобразной требовательностью. С планом, само собой, каждый обязан был справляться, лентяи, ротозеи здесь не задерживались, но самым важным было определить нового человека: кто ты есть? Так, в упор, новичка встречали, и редко кому удавалось увернуться от пристальных женских глаз.

Тут все друг про друга все знали. Тайн, загадок не оставалось почти. Руки делали свое дело, и это Вовсе не мешало спрашивать, отвечать, а для отмалчивания должны были найтись веские причины. А впрочем, разве не легче становится, когда выговоришь наболевшее? И опыта, кстати, набираешься, умея слушать.

Ну, а опыт у работающих тут женщин имелся разнообразнейший. Из тех, кому было за пятьдесят и поболе, мало кто предполагал, что когда-либо займется столь тишайшим, безобиднейшим, истинно женским занятием. Старая гвардия в этой мастерской состояла из личностей прелюбопытных, биографии некоторых могли показаться нереальными, разительно не соответствующими их теперешним лицам, обыкновенным, женским. Но мужчины, верно, и не вынесли бы подобное. Уже не раз доказывалось, что мужчинам соревноваться с женской жизнестойкостью, женской приспособляемостью бывает непосильно.

Теперь они, склонившись над куском шелка, рисовали по изготовленному трафарету изящных птичек. Мастерская была светлая, хорошо оборудованная, с вытяжкой — красителями гораздо меньше воняло. Им предоставлялась возможность сравнивать. До того они работали в полуподвале жилого дома, жильцы которого постоянно писали жалобы на эту самую непотребную вонь. А они ею дышали, а после окончания смены чуть не сдирали пемзой кожу с рук, стараясь отмыть въевшуюся краску. Перчатки не помогали, да и в перчатках совсем не то было ощущение — истинные умельцы в перчатках не работали.

Кстати, за умельцами официально утверждалось звание «Мастер — золотые руки», подтверждаемое специальной грамотой, не без торжественности вручаемой. В этом тоже усматривались перемены: старшие помнили начало, когда их, надомниц, объединили, и получилось то, что они между собой именовали а р т е л ь ю, к о н т о р о й, а то и вовсе ш а р а г о й. Но зарабатывали они в своей ш а р а г е очень неплохо. Заказы без перебоев шли. Изготовлялись вымпелы, знамена к предстоящим спортивным состязаниям, транспаранты к торжествам, театральные занавесы, костюмы — да мало ли…

Вроде бы на первый взгляд труд нехитрый, но его специфические особенности тогда раскрывались, когда среди ловкого сообразительного большинства обнаруживалась страдалица — неумеха. И вовсе не недостатком опыта это объяснялось. Безрукость — явление нередкое и среди женщин и среди мужчин. И в любой специальности бездари появляются. Характерное же отличие их а р т е л и состояло в том, что «безруких» щадили. Им помогали, для них выискивали такие операции, где они все же справиться как-то могли. Близилось завершение смены, «безручка» — бедняжка зашивалась, и естественным долгом считалось поспешить к ней на выручку тем, кто уже со своей задачей справился. Валентина, к примеру, много лет страховала Олю Одинцову, пока та не вышла в начальницы смены, выказав на новом поприще недюжие организаторские способности. А до того как же Оля намаялась! Но она с мужем разошлась, двое ребятишек с ней остались, и от заработка ее зависело существование семьи. Можно ли было с обстоятельствами такими не считаться? А Зоя Петровна дорабатывала до пенсии, тоже в подмоге нуждалась. Молоденькую же Тосю приходилось с самых азов обучать: после гриппа с тяжелейшими осложнениями она получила инвалидность, почти год пролежала в больнице и вот пришла к ним в а р т е л ь.

А Ира-спортсменка оказалась у них после серьезной травмы, в спорт вернуться уже не могла. У иных же предшествующие истории случались и покруче, пожестче, — в особенности было что рассказать тем, кто к артели приник еще до войны и сразу после. Те вполне могли назваться «восставшими из пепла», рухнувшими и вновь на ноги вставшими.

Но самое поразительное, что они выживали. Эти болтушки, хохотушки, скромницы и охальницы. Да, самое главное, что выживали. И губы подмазывали, пудрили носы. Ссорились из-за ерунды и от пустяка ликовали. И в их легкомысленности, беззаботности, порой даже глуповатости таилось что-то очень обнадеживающее. Но если бы кто-то решился вслух им свое уважительное одобрение высказать, да еще пространно, да еще высоким «штилем», — ух, как бы они его высмеяли, эдакого действительно глупца.

Между собой же за смену они все успевали обсудить: поведение мужей, безобразия детей, выборы американского президента, рецепт пирога, способ чистки вельвета — мало ли… Обеденный перерыв проводили тут же в мастерской, чтобы времени не терять. Доставали кто что принес, устраивая общее застолье. И в этом выявлялось их отношение друг к другу: они старались, изобретали нечто, чтобы получше товарок угостить. Их «перекус» иной раз превращался в дегустацию национальных блюд — состав артели и в этом смысле был пестрым. Валентина считала, что самую вкусную долму она ела именно там, в полуподвале, приготовленную армянкой Седой, и даже запах краски не портил аппетита.

А когда муж Зины, уйдя с инженерной должности, стал метрдотелем в ресторане «Якорь», их а р т е л ь наладилась все праздники именно там отмечать. И роман Галины Снегиревой с работником Министерства культуры тоже по-своему общий досуг украсил. Галина контрамарками снабжала всех. По очереди посетили гастроли театра Ковен-Гарден, модную джазовую группу, выступления известного африканского певца, да м а л о л и…