Надежда Кожевникова - После праздника

— А как считаешь, Володь, может, у них что-то можно купить? Ну грибы сушеные, клюкву? Ведь было бы, наверно, дешевле, а?

Володя пожал плечами.

— А может, шерсть? — Лена воодушевилась. — Деревенская-то, какая теплая… Дашке бы носки…

— Шерсть? — почему-то вдруг обозлился Володя. — Шерсть, знаешь, откуда берется? С овец, поняла? А ты там овец видела?

— Ну, во-первых, в такой темнотище ничего видно не было, — произнесла Лена обиженно.

— А тогда и нечего… — Володя не закончил, понимая и про себя винясь, что начал рушить их утреннее настроение.

Но что-то его царапало, грызло. А чем ближе к той деревне, тем сильней. И хотелось это смахнуть, заглотнуть. Держась за баранку, прикрыл на мгновение глаза. И тут же его обступили лица, спекшиеся, сморщенные… Взявшись за бампер, толкали «Жигули», осевшие в снег. Отец девахи покрякивал рядом. Глубокий старик, с глазами выцветшими, беззубым, запавшим ртом. Сколько ему, за пятьдесят хоть перевалило? Неужели такое делает с людьми крестьянская работа? Неужели такое делает жизнь?

Пришлось им все же поплутать, хотя дорогу вроде запомнили, но это ведь на городской взгляд все так похоже — снега, поля, виднеющиеся издали, собранные в горсть темноватые дома. И что вовсе печально, похожими кажутся и люди, одинаково невзрачно одетые, в телогрейки, ушанки, хмуроватые, с убегающим взглядом. И для них в свою очередь городские тоже все на одно лицо?

Да, пожалуй, так. Их не признали. И не ждали, по-видимому. Отец девахин, а именно его они повстречали на въезде, заспешил, правда, спохватываясь: сейчас, мол, баньку…

Володя приглядывался к нему. Вроде и прост, незатейлив, а все же чувствовалась в нем какая-то уклончивость, деревенское, что ли, лукавство. Рад, не рад? А чего, впрочем, ему радоваться? Повел показывать хозяйство, комментируя в таком роде: коровка… нда… дает молочко… Издеваясь, за идиотов почитая? Всех городских — идиотами?

Когда отворял, затворял щеколды, разматывал навязанные на воротах бечевки, суетливость, нечеткость его движений вовсе не соответствовали представлениям о р а б о т н и к е. «Да н а с т о я щ и й ли он крестьянин?» — но Володя тут же сам себя оборвал.

В разгар воскресного сияющего полдня безлюдье, тишина вокруг настораживали. Деревня еще со сна не пробудилась — или не пробудится уже никогда? Многие дома и здесь стояли с заколоченными окнами, к крыльцу не вели ничьи следы, до самых ставень подступали сугробы. Володя что-то вскользь спросил, и девахин отец мгновенно встрепенулся:

— Дома-то — продаются! Можно на вывоз, можно так, в дачное пользование. Из города частенько наезжают, интересуются. У нас же тут, — вздохнул с притворным елеем, — такие места! П р и р о д а, — выговорил с явно чуждой ему интонацией чужое слово. И быстро, по-деловому: — Выгодно, дешево, пятьсот рублей.

— Пятьсот! — Володя присвистнул и почувствовал, что девахин отец в дальнейшем к разговору на эту тему тут же охладел, угас. Но вместе с тем точно ближе придвинулся:

— Конечно, — согласился, — деньги большие.

Но вот деваха их приезду обрадовалась, кажется, искренне. Без своего красного громоздкого пальто она стройнее не сделалась, но Лена — или ей так захотелось? — обнаружила в девахином лице какую-то даже миловидность. Довольно уже долго стояли они на крыльце, Лена иссякла выдумывать новые темы для расспросов, поняв, что не избежать ей гостеприимства за этим порогом, откуда через полуоткрытую дверь тянулись запахи. Но что поделать, не обижать же людей…

Пока они, так сказать, беседовали, к коленям девахи жался двух-трехлетний парнишка, бледненький, белоголовый, — племянник, как выяснилось. Лена, оттягивая время, спросила, как зовут, нагнулась к мальчику. «Сирота, — сказала, зачем-то улыбаясь, деваха. — Тятьку его трактором задавило прошлой весной». И снова пауза зависла.

Когда Володя ее окликнул, Лена бросилась к нему как к избавителю. Ей уже не хотелось никакой н о в и з н ы, никакой баньки — хотелось домой. И не в опротивевший скукой, однообразной кормежкой дом отдыха, а к себе действительно, к Дашке, в свое прибежище. Где не надо ни перед кем притворяться, себя стыдиться, виниться за что-то неизвестно перед кем.

Но Володя уезжать не собирался. Глядя в сторону, сказал негромко:

— Есть кое-что интересное. Хочешь посмотреть?

Лена ждала недоуменно.

— Ну, иконы, — скороговоркой и почему-то неприязненно он проговорил. — Что тут непонятного? — спросил еще раздраженней. — Старушки помирают, одинокие, остаются иконы, которые никому не нужны.

«Не нужны?» Пронеслось вихрем, все предыдущее рассеяв. А ведь с этим же они сюда и ехали, с эдакой туманной расплывчатой надеждой. Вожделением, алчью? Ну а если и так? Сколько понаслышались о случайных вроде находках в заброшенных разоренных церквах, у тех же старушек, — о книгах старинных, предметах старины, иконах, деревянной скульптуре, до которых никому долго не было дела, а потом случился б у м. Они, Лена с Володей, тогда не успели, а сейчас им, конечно, не потягаться с теми, кто может, позволяет себе приобретать редкое, ценное по настоящей, установленной уже теперь цене. Вот разве что действительно везение… Даже под ложечкой засосало: в окладе тяжелом, тускло светящемся, л и к. Представилось, где э т о можно повесить: в углу, рядом с торшером, и хорошо, что обои в той комнате блеклые, в слабых разводах. З а м е т н е е.

— Ну и где это? — спросила Лена возбужденно.

Выяснилось, что ищут ключ. Старушка с полгода как померла, без родственников. Дом запертый стоит, и вот нужно его открыть. У кого ключ, девахин отец взялся выяснить.

— Ну-у! — протянула Лена разочарованно. — Басни! Так до вечера можно прождать. И кстати, сколько у нас с собой денег? Мы ведь не рассчитывали…

— Да говорю тебе, т а к отдают. Не нужны они никому, эти иконы. В бога здесь уже не верят, понятно? А до городских причуд еще не дошло.

— И что, можно будет так просто взять? — Лена переспросила недоверчиво.

— Именно. — Володя от жены отвернулся. — Зовут. Кажется, нашли. Идем скорее.

Когда входили на крыльцо, ступени под ними точно ожили, зашевелились, настолько были ветхими. Замок заржавел и с трудом поддался. С порога пахнуло сыростью — и полная темнота. Хорошо, у Володи фонарик нашелся, иначе, при заколоченных ставнях, ничего бы не разглядеть. Да и все равно двигаться приходилось с предосторожностями. Сени, коридор, еще какое-то помещение. Володя с фонариком впереди шел. Слабое размытое световое пятно кидалось из стороны в сторону, пока не наткнулось на стену, сплошь завешанную иконами. Ахнули: т а к о г о не ждали, не могли даже представить себе…

И до чего же жаль, до чего обидно, что оба, ни она, ни он, в иконах не разбирались. Одно дело в альбомах, в музеях — там ясное дело, дрянь бы не выставили. И можно стоять подолгу, как бы проникаясь, сходя за знатоков. Там-то без осечки. А вот если самим надо выбирать, определять и не опростоволоситься? А «нравится — не нравится» — это не метод. Ведь нет доверия к себе. И правильно. Ни знаний, ни вкуса собственного не выработали. В данной области. А может быть, вообще?..