Олег Басилашвили - Палата № 26. Больничная история

– Я ничем не могу вам помочь!

– Как?!

– Не могу. Не отправлю я это. Я не могу это отправить!

– Как не можете? Я – народный депутат России, требую отправить этот документ по адресу! Требую!

Пауза. Довольно длительная.

– Хорошо. Только из уважения к вам.

– При чем тут уважение? Это рабочий документ, Сергей!

– Н-н-ну, хорошо… Дайте.

Отдаю бумагу, она куда-то вставляется, гудение, кнопки, что-то мигает, щелкает…

– Вот, пожалуйста.

Подлинник опять у меня в руках.

– Спасибо.

– Пожалуйста. До свидания.

Все! Дело сделано! Будет у нас галерея современного искусства: художники могут приезжать, устраивать свои выставки, жить в гостинице!

Утром следующего дня врывается ко мне лохматый, небритый, немытый, растерянный Михайлов. В грязных кроссовках.

Ему звонил тот самый итальянец-спонсор. Взбешенный. Он получил факс. Но текста о разрешении, подписи Собчака, печати и прочего – нет. Чистый лист белой бумаги.

Так накрылась наша галерея. Правда, все-таки удалось найти на Литейном небольшое выставочное помещение, но… не то!

Ну и надоел я со своими просьбами Анатолию Александровичу, видимо… Как и многие вроде меня. Достали его своими просьбами.

Анатолий Александрович Собчак с тех пор почему-то стал тщательно избегать встреч со мной.

Например, в пустом магазине народу никого. Иду от кассы к продавцу с чеком, а она мне:

– Ой! Как вас Собчак-то боится.

– Какой Собчак? Почему вы решили, что он боится?

– А он сейчас вошел в магазин, увидел вас со спины – вы в кассе чек получали, – быстренько развернулся и ушел! А так, видно, купить что-то хотел.

– Да вы путаете. Это не он.

– А вы взгляните в витрину-то. Он это!

Через туманное стекло витрины смотрю: действительно, Собчак Анатолий Александрович собственной персоной быстро садится рядом с шофером в автомобиль, ерзает. Сел в BMW и уехал…

Странно. Собчак, с которым были дружны… были заодно… Собчак, что тайком срывал во время выборов со стен фотографии моих соперников…

Тот, с которым глазник Федоров и я шли на выборы в одной партии – Российское движение демократических реформ… Провалились, правда, но шли, шли вместе.

Чудеса. Странно. А может быть, и нет… Может, я обидел его чем-то? Да нет, как я мог… Просто устал, устал он от моих почти невыполнимых просьб.

А история с Гергиевым Валерием Абисаловичем. Просил Валерий Абисалович разрешения у мэрии, у того же Собчака, купить себе квартиру на набережной Робеспьера, напротив Крестов.

Крепко было вбито в нас рабское начало, еще со времен древлян или еще каких-то наших предков, мазавших кровью детской гигантских идолищ, чтобы получить разрешение или там благословение на любое дело… Понятие «частная собственность» еще не проникло в наше сознание окончательно, понятие «купить-продать» тоже было чем-то немного неприличным, – короче, чтобы купить, считалось необходимым попросить у начальника разрешение. Вот и я прошу разрешения у Собчака разрешить Валерию Абисаловичу Гергиеву купить за свой счет квартиру на набережной Робеспьера.

Собчак немедленно дал разрешение Гергиеву – разрешение купить квартиру за его собственные деньги на набережной Робеспьера.

Иду в комиссию по квартирным делам.

Сидит за столом некто, уже довольно важный. Вокруг по стенке – просители с бумажками.

Подаю документы Гергиева и бумагу от Собчака.

– Придите завтра. Надо подумать.

– ?

– Подумать надо! Не поняли? Надо подумать.

Прихожу завтра, мизансцена та же: он во главе стола, вокруг просители с бумажками.

– Разрешаем купить. Цена за один квадратный метр… – И он называет мне какую-то безумную, невыполнимую абсолютно цену в долларах, по тем временам совершенно фантастическую.

– Вы что, с ума сошли? Квартира большая, это же миллионы – нет у Гергиева таких денег!

– Нет – значит не купит!

– Откуда взялась эта безумная цифра за квадратный метр? Ведь Собчак распорядился.

– Не Собчак цену назначает! Комиссия подумала и решила. Все! Идите. Следующий!

Вот следующий день. Опять еду туда же.

Мизансцена та же. Этот тип опять в кресле за столом. Вокруг по стенкам просители с бумажками.

– Опять вы? Я же сказал вам…

– Поймите, сумма, которую вы назвали за квадратный метр, фантастически велика! Нет таких денег у Гергиева! А городу нужен руководитель Мариинки такого уровня! Необходим!!!

– Если ТЕБЕ так люб ТВОЙ Гергиев, так и отдай ему свою квартиру.

Вот она!!! Вот и вскипела она во мне наконец – скрытая моя кавказская кровь! Вот тут и выдал я ему по полной программе! Угрожал и президентом, и связями, и прессой, и многим другим, о чем сейчас и вспомнить страшно.

А просители по стенкам – шепотком – правильно… правильно!..

Ну, кончилось.

– Любочка, дайте мне чистые бланки по Гергиеву.

Люба дает, возникает на бумажке совсем другая цифра, немалая, конечно, но в десятки раз меньшая, которую, конечно, поднапрягшись, но сможет выплатить Гергиев.

Вышел я из мэрии, сел в свой «жигуль» и поехал домой. Еду и через некоторое время с недоумением замечаю, что встречные автомобили что-то мне сигналят, моргают… Я еду и еду. Чего это они? И где-то в середине пути понимаю, что еду я по встречной полосе, нарушая все и вся, – счастье, нет милиционеров.

После этой операции удалось мне «выбить» БЕСПЛАТНО квартиру для инвалида, боевого офицера, участника боев на Халхин-Голе, который жил с женой, дочерью, ее мужем и двумя детьми в одной комнате. Долго мразь эта чиновничья из мэрии издевалась над ними: давали четвертый этаж без лифта. А как он без ног-то, в коляске? Но все-таки все у меня получилось. Отдельная квартира после одной комнаты – рай!

Да, но о чем я? О засилье «концептуалистов», о невозможности цензуры и о тупике, в который заводит театр современный постмодернизм – вот с чего я начал.

А занесло куда?

Кстати – закон о культуре разработан нашей комиссией по культуре с моим участием…

Вот – раздел второй, статья восемь: «Неотъемлемое право каждого на культурную деятельность…»

Статья двенадцать: «Право каждого на выбор формы своего художественного произведения…»

Или Конституция России, статья сорок четвертая: «Каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного и других форм творчества».

Мы, памятуя разгоны московских выставок, ругань Хрущева в Манеже, судьбы Мейерхольда, Филонова, Малевича, Таирова, судьбу МХАТа 2-го, повсеместного оплевывания Эфроса и других, то есть уничтожение всего необычного, нового, всячески пытались защитить это новое, дать развиваться ему беспрепятственно, обогащая, разнообразя палитру культуры.

Грубо говоря, «твори! выдумывай! пробуй!».

И вот творцы, боязливо поосмотревшись, обвыкнув, потихоньку осмелев, стали творить. Сначала полился со сцены полновесный, полноценный мат. Ибо это жизнь! Потом пошли совокупления. Ибо это тоже жизнь!