Олег Басилашвили - Палата № 26. Больничная история

Элегантная дама за полупрозрачным столом в нежных разводах:

– Сегодня у нас в гостях Владимир Рюрикович Иванов. На днях состоялась премьера вашего спектакля. Несколько вопросов. Почему вы уничтожили зрительный зал, убрав кресла и опустив пол зрительного зала значительно ниже сцены?

Иванов, устало-покровительственно:

– Пора вскрывать смыслы. Надоело слушать эту актерскую ди-ди-ди-да-да-да! Ненавижу! Правденку эту, навязшую в зубах. Ну, хорошо, объясню: женщины обнажены, ибо они беззащитны и хотят чистоты, поэтому с вениками, а вот тот, что в камуфляже, на коне, льет на них шампанское – в этом тоже смысл, ибо он хочет опьянить их. Но сестры выше нравственно нас всех, поэтому зритель сидит ниже сцены и ничего не видит. Он слеп, понимаете, слеп! Да, мы приглашаем «Метрострой», он роет для нас яму в зрительном зале, после спектакля засыпает. Да, это дорого. Но игра стоит свеч. Нервы обнажены. Смыслы наглядны. Это современный театр, западный театр. От которого русский театр отстал лет на триста.

– Видимо, метатекст, провоцирующий дискуссию, вас интересует значительно больше, чем внутренняя суть, сюжетность?.. Праотец новой драмы – вы его обнаружили!..

– Кое-кто не понимает, но у нас после спектакля на улице стоят бригады актеров, разъясняющих зрителям смыслы спектакля. Мало того, по школам ходим. Объясняем, что такое театр. Его смыслы. Отучаем от старого. И еще – центр «Агамемнон» открывает в нашем театре цикл лекций о современном театре. И вообще, ставить спектакли – это не главная задача. Задача – перезастройка душ актеров нашего театра, попытка заставить их забыть все прежнее, прогнившее. Всю эту…

Вступает третий человек на экране – нормально одет, костюм, правда, без галстука, что должно, видимо, подчеркнуть его близость к современной режиссуре с выпирающими гениталиями.

– Вы, всемирно известный режиссер, впервые сталкиваетесь с чеховской драматургией. И насколько ярко это столкновение! Несомненно, в истории русской сцены этот спектакль займет первое место! На этом… Господин Иванов, мы заканчиваем нашу встречу сценой из вашего спектакля по Чехову, правда, с несколько измененным названием – «Три зассыхи». Спасибо вам!

– Спасибо и вам! Не ссыте!

Белокурый человек с татуировкой исчезает. И возникает картинка: посреди сцены – унитаз с цепочкой. На унитазе, спустив штаны, сидит полковник. Рядом, на канапе, дама в нижнем белье с банным веником, зажатым между коленями.

– Тарам-пам-пам, – говорит, покряхтывая, полковник…

– Там-пам! – отвечает дама, разжав колени и роняя веник на пол.

Удар гонга. Это карлик.

Все! Больше не могу, ухожу. Баррикад – за мной:

– Ну что? Добились?! «Три зассыхи», а?! Ах вы, распротак вашу… Стрелять, стрелять всех вас!!!

– Да, Сергей Иванович, на сей раз вы правы.

– На сей раз?! Знаешь что, Валентиныч, ты курить шел, да? Вот и иди. и подумай!

Иду. На черной лестнице холодно и грязно. И темно. На все шесть этажей – три лампочки… Коричневый полумрак. Никого. Тишина. Холодно.

Ну что ж. Надо подумать! Надо… Сел на трехногий стул с рваным клеенчатым сиденьем, клочья какие-то торчат. Упираюсь ногой, чтобы не упасть… Сидеть холодно… Встаю, подхожу к перилам… Опираюсь на них. Пять этажей внизу… Так и тянет. Пролет широкий, а высота – каждый этаж метра четыре… А внизу, на самом дне, – в полутьме доски какие-то грязные, матрац драный валяется в пятнах… Закуриваю.

Кстати, почему это Товстоногову не пришло в голову для спектакля «На дне» по Горькому убрать все кресла из зрительного зала к чертям собачьим, построить амфитеатр из досок до потолка зала, а? А действие и в самом деле было бы там, на сцене внизу, на дне! Это же образ! В этом смыслы!!! Зритель смотрит вниз на копошащихся где-то внизу актеров!

А вот еще лучше! Грандиозно!!! Рассаживать зрителей здесь, в больнице, вот на этой самой лестнице, на шести ее пролетах, прямо на грязных каменных ступеньках! А актеры – там, далеко внизу, на матраце в пятнах и на пыльных досках! А свет… Свет вот этот самый – три лампочки на шесть этажей!!! Почти тьма! Это же образ! И богаче, чем у Горького, – у него только «на дне», а здесь еще и «во тьме». Углубился смысл! Выше Горького.

Это ж прямо же ж на «Золотую маску» тянет! Гастроли в Европе! Мировая слава же ж!

Что? Актеров не видно? И не слышно? А зачем? Зачем их видеть и слышать-то? Образ, образ темной грязной лестницы, и кто-то там копошится внизу – и все! Все!!! Смыслы обнажены!

Да и не нужны они, актеры-то, вовсе! Зачем, когда и так все ясно?! Нужен режиссер, его сны, сны… Да и присутствие зрителя совсем не обязательно! Это же исповедь режиссера! А исповедь не бывает публичной!

Ан нет… Товстоногов и иже с ним предпочитали почему-то мучительный, адский труд, муку работы с актерами, художником… Пытались добраться до сердцевины… Через актера, его взаимодействие с окружающими персонажами, с действительностью. Итак – всю жизнь. Иногда получался шедевр, иногда – проходной спектакль, но цель одна: вскрыть первооснову и заразить ею зрителя, заразить ею актера, а средства – оформление, свет и так далее, – внешний образ спектакля диктовался единственной задачей: помочь актеру наиболее ярко, пронзительно донести до души зрителя мысль, чувства, волновавшие автора, заставлявшие его водить пером по бумаге.

Концептуальная режиссура. Что это?

От слова «концепция». Я, дескать, так вижу. Вижу, и все. Все это продиктовано моим внутренним миром. Ну, допустим, вот… Любви нет, это нас обманывают! Есть только сексуальная тяга. Допустим. И вот беру я «Дядю Ваню», к примеру. И показываю, что за всеми словесами дяди Вани, за всей его мучительной жизнью – только одно: половая неудовлетворенность. Ему мало одной Сони – его племянницы, с которой он сожительствует, няни – тоже у него в наложницах… Тут и о матери можно подумать дяде Ване! Нет, ему подавай Елену! А по ночам извивается от страсти, глядя на портрет Ломоносова, думая, что это румяная девушка в кудряшках… И прав Серебряков, говоря: «Дело надо делать, господа». Да, надо делать дело, а не ворочаться и не елозить по ночам под портретом Ломоносова. Вот это и концепция! Россия обречена, ибо она вся населена Ванями, думающими только о плоти!

Или наоборот! Если хотите! Дядя Ваня чист как стеклышко, а Елена сожительствует с Соней. Как это ново! Интересно, свежо!

А вот если говорить откровенно, все эти оригинальные концепции – это есть наглая попытка прикрыть отсутствие собственного профессионализма, неумение и нежелание работать с актером и, самое главное, зачастую – отсутствие таланта… Это беда…

Но зато он – первач! Модный режиссер в поиске. Европа!!!

Стоп! Стоп, Олег. Откуда столько злобы? Что делать-то? Запрещать их, что ли? Нельзя. Сколько лет запрещали, карали «формалистов»… Любую яркую форму уничтожали на корню. Мейерхольда убили в тюрьмах и многих других, обокрали искусство…