Олег Басилашвили - Палата № 26. Больничная история

Все это – фантастика вокзала, Рейхстаг, стена и предстенные заграды, солдаты ГДР и манящий неизвестностью Западный Берлин – возбуждало острый интерес, манило тайной, запретностью, воспоминаниями.

И отправился я по узенькой улочке Карл-Бреннер-штрассе, не торопясь, к стене, к Рейхстагу.

Пустынна была улочка. Наглухо закрыты железными волнистыми жалюзи витрины… «Гемюзе ладен»… «Бэккерей». Звенящая тишина. Темно. Черное ночное небо. Ни единого прохожего. Еле-еле мерцают газовые светильники, почти ничего не освещая.

Громкое эхо моих шагов по плитам тротуара… Надо бы потише…

Впереди над улицей – мост S-бана. Завтра я проеду по нему над стеной в Западный Берлин. Во всю длину моста – бесконечное немецкое слово букв пятнадцать-двадцать… Восклицательный знак в конце… Иду дальше… Душно.

Окна домов почему-то все без огней. Может быть, шторы? И домовитые немцы там, внутри своих квартир, играют в железные дороги, гоняют миниатюрные электровозы, пассажирские пульманы пощелкивают на стрелках, втягиваются в туннели, тормозят у перронов?..

А может быть, уже спят? Или просто это нежилые дома? Нет, а лавки зачем?

Вдруг из-за поворота – ослепительный свет! Впереди высокая металлическая сетка блестит. За ней пустое пространство, потом какие-то заграждения, сияет колючая проволока, еще дальше – бункер, посверкивают каски солдатские. А еще дальше, там, вдали, метрах в шестидесяти, – вон она, высокая бетонная Берлинская стена.

Подхожу ближе. Химически чистый ртутный свет заливает границу. Словно фото лунной поверхности, черное мрачное небо и сияющая белоснежная поверхность. Безмолвие. Жутковато.

Два угловых дома, два последних дома справа и слева от меня мертвы: печальные провалы окон, черные от копоти стены, траурная пустота, следы мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Подошел ближе к сетке, смотрю налево.

Вот он – Рейхстаг!

Черный, обугленный, с торчащими ребрами вдребезги разбитого купола… Здесь где-то рядом Гитлер принял яд, Геббельс… Здесь шипела кровь, попадая в огонь, падали люди, крича… И я, юный пионер Советского Союза, слышу голос ликующего Левитана: «Нашими войсками взята столица фашистской Германии город Берлин!!!» Стою навытяжку на Покровке с мамой… Второго мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Громадный черный репродуктор на фоне алого заката растопырился, словно летучая мышь…

Здравствуй, мое прошлое! Мама моя… Папа… Бабушка… Жора… Вас давно нет, а я вот один, вместе с вами стою в тишине наедине с нашим прошлым. Вот оно, рядом!

Подхожу совсем близко к сетке, стараюсь увидеть детали.

И вдруг мертвую тишину взрывает оглушительное рычание заводимого мотора, и, мягко урча, выезжает там, вдали от меня, из бункера мотоцикл, две стальные каски поблескивают на фоне небесной тьмы, плавно и бесшумно часть металлической сетки отодвигается в сторону – это, оказывается, ворота, – и выезжает из них мотоцикл с коляской. Два серо-сизых солдата, с горящими ярко фонарями на груди, автоматы. Поворачиваюсь, хочу уйти, делаю несколько шагов.

– Хальт!

Это мне? И опять гневно:

– Хальт!!! – громко, словно лая, с надрывом.

Останавливаюсь.

– Хенде хох!!!

Поднимаю руки вверх.

Вокруг – никого, улочка пуста. Сзади, во тьме, маленькие голубые светлячки газовых горелок на редких черных столбах. Черные дырки автоматов сверлят меня насквозь.

«Убьют. Убьют при попытке!» – мелькает в мозгу. Многие пытались – десятки убитых.

– Аусвайс!

Одной рукой достаю паспорт, тяну серо-сизому… Витые погончики поблескивают серебром… Руку опять вверх…

Серо-сизый, не глядя, кладет мой паспорт в нагрудный карман и застегивает его на серебряную пуговицу.

Оба уже стоят передо мной. Один из них, словно приказ оглашая, начинает что-то говорить громко, четко и раздельно.

И – никого, никого вокруг! Господи!

Ничего не понимаю. Жарища. Пот заливает глаза. Щиплет, да еще фонари в лицо.

Четко. Словно лает, словно приговор читает. и тут второй автоматом – клац-клац!

И какое-то от безнадежного ужаса, видно, озарение на меня накатило:

– Их бин шаушпилер! – говорю, тоже громко и быстро… Ну, дальше, дальше! Полина Францевна, милая, помогайте! Как там?! – Их бин русиш шаушпилер, – говорю, – то есть их бин советише шаушпилер, – говорю. – Майне фатер дизе хаус, – показываю на Рейхстаг, – дизе Рейхстаг… – Ну как «брал, брал»… как? Как? – Пу-пу, – говорю.

Ну как им сказать? Я просто пришел посмотреть… как по-немецки «посмотреть»? А, нет, не помню… И тут меня осеняет.

– Их бин советиш шаушпилер, – говорю. Ну, ну, Полина Францевна, дальше. – Морген, – говорю, – их вонунг… – Так, кажется, «ехать» или нет… – Их гейне он ес дизес S-бан нах Вест Берлин унд арбайт нах кинематограф советиш!

То есть если вы думаете, что я хотел бежать в Западный Берлин, – это нелепость, ибо завтра я и так буду там, в Западном Берлине.

– Майне папир советиш амбасадор ин майне аусвайс кляйне папир, тикет, – это я уже от ужаса по-английски говорю и пальцем показываю на нагрудный карман сизо-серого. – Ин аусвайс, ин майи аусвайс.

Долгая пауза. Смотрят. Зрачки автоматов сверлят насквозь.

Серо-сизый расстегивает серебряную пуговичку, не отрывая от меня взгляда, нехотя достает мой паспорт – «аусвайс», начинает листать и – о счастье! – из него выпадает белый листочек – тот, который вручили мне в посольстве, – разрешение на въезд в Западный Берлин. Выпадает и, словно сухой осенний лист, медленно кружась, падает к ногам серо-сизого.

Поднимает. Читает. Длинная пауза. Оба переглядываются, долго молчат. Только мотоцикл на холостом ходу мягко подрагивает. О чем-то вполголоса друг с другом.

Серо-сизый вкладывает пропуск в паспорт, протягивает мне и говорит:

– Шпацирен.

Иди, дескать.

– Линке, рехт – пу-пу, – то есть влево, вправо пойдешь, будем стрелять.

Из химически яркой, ослепительно-блестящей металлом касок и решеток пограничной полосы шагнул я опять во мрак узенькой улочки Карл-Бреннер-штрассе. Стараюсь идти прямо-прямо, медленно. Словно две горячие дырки горят у меня в спине. Не дай бог, качнет меня… лингс, рехт…

А! Вот и площадь маленькая, скверик… Я шасть налево – и бегом – куда бы от них, а сзади с нарастающей громкостью приближается: та-та-та-та-та!

Рву двери какие-то! Заперто. Вторая. Заперто. Накрепко. Одна, вторая… Дверь какая-то в полуподвальчик. Толкаю ее – колокольчик, открывается. Ступенек десять вниз. Сидит какой-то седой, в синей форменной фуражке под зеленой лампой, в очках. Смотрит на меня.

– Вас волен зи?

Я к нему и умоляюще быстрым срывающимся шепотом:

– Их бин русиш шаушпилер, битте. Полицай, полицай, пу-пу…

Человек долго смотрит изучающе на меня сквозь круглые линзы очков. Молчит. И вдруг корявым, помню, таким прокуренным табачным пальцем показывает мне туда, за лестницу, тычет, тычет пальцем несколько раз – туда, за дверь. На цыпочках забегаю за лестницу, встаю. Он мне пальцем к губам: