Олег Басилашвили - Палата № 26. Больничная история

Какие-то военные в красивой, хорошо выглаженной незнакомой форме (американцы?) принесли патефон, танцуют фокстрот, где-то поют: «Итс э лонг вэй ту типерери!»

Красная площадь.

– Сталин был?

– Нет, не был.

Стоят, смотрят на Кремль, на звезды в чехлах… Ждут чего-то.

Кап… кап…

Берлин… Ни одна европейская столица не вызывала во мне такого острого чувства. А вот Берлин…

Берлин, Данцигер-штрассе, 20…

«У вас продается славянский шкаф? С тумбочкой…»

«Подвиг разведчика» с Кадочниковым в роли нашего разведчика в гитлеровском Берлине. Сколько раз смотрел я в «Колизее» на Чистоках эту картину! Странно только, почему пароль для наших разведчиков в фашистском Берлине – славянский шкаф? Именно славянский! Логичнее было бы какой-нибудь немецкий шкаф, шкаф Гамбса или что-нибудь вроде этого. Да еще с тумбочкой! Но это так, к слову.

Ганс Фаллада. «Каждый умирает в одиночку». Книгу эту принесла мама, потом взял почитать управдом… Потом почитал по очереди весь наш дом номер одиннадцать на Покровке. Истрепали… Даже сейчас ощущаю запах чистенькой берлинской квартиры, дешевого мыла, тушеной капусты или брюквы, в чугунной печке тлеет уголь или торф. Двое пожилых людей – муж и жена – пишут антифашистские открытки и тайком разносят их по всему Берлину… Осклизлая корзина, куда падает отрубленная голова пойманного старика… Или еще книжка «Карл Бреннер». До сих пор ощущаю запах старой проросшей картошки, сырость, пряный запах овощной лавки… Горьковато-сладкий запах дыма из труб на острых черепичных крышах, тусклые фонари… Шаги, звенящие по каменным плитам тротуара… Железные жалюзи на булочной, шаги солдатского патруля в сизой форме…

Тянуло, тянуло меня к Рейхстагу… Почему? Не знаю. То ли болезненное мое влечение к прошлому… война, детство… Как достоверное свидетельство моей ранней юности, моих ощущений того времени – да! Да! Это было, было все! И это мое, кровное! Вот свидетель, вот Рейхстаг, это со мной, со мной, вместе с мамой… бабулей…

То ли что-то еще, не знаю… Может быть, ощущение, буквально физическое ощущение напряженного, пограничного состояния. Вот она, стена. За ней – западный мир, неравенство, социальная несправедливость, нажива, вседозволенность.

И граница. И я стою между двумя мирами. Звенящая тишина.

И еще… До войны меня определили в «немецкую» группу.

Из окна столовой в нашей квартире виден был дом номер четырнадцать. Фасад этого дома выходил на Чистые пруды и был украшен изображениями мифологических животных… какие-то листья… Потом я узнал, что этим домом владел Московский патриархат когда-то, а звери – копия зверей на храме во Владимире.

В этом доме жительницей одной из коммуналок, немкой Полиной Францевной, была организована немецкая группа для детей пяти – семи лет.

Окно комнаты, где мы занимались, выходило во двор, и виден был наш дом, наши родные окна…

«Ден рюкен гераде хальтен!»

«Гебен зи мир, битте, ди лёффель».

То есть «Спину прямо держать» или «Дайте мне, пожалуйста, ложечку». Так говорила мне наша воспитательница, немка Полина Францевна, и это врезалось мне в память на всю жизнь вместе с «гемюзе», «брот», «герр штюле», «хаус» и что-то еще. И корзиночка, желтая, плетеная из золотистой соломки, с крышечкой, запираемая палочкой, просовывающейся в скобку… В эту корзиночку мама положила мне бутерброды на белом хлебе с любительской колбасой, точно помню, и яблоко и сказала:

– Олег, во время занятий будет у вас перемена. Знаешь, что это такое, почему это время названо переменой?

– Нет, не знаю.

– А потому, что дети, твои товарищи, будут меняться друг с другом тем, что им дали их родители, вот как я дала тебе бутерброды и яблоко. Как только начнется перемена, предложи кому-нибудь свое яблоко или бутерброд. Он возьмет и в обмен даст тебе свое. Понял?

– Да, понял!

На перемене я предложил свое кому-то, кто-то с радостью схватил бутерброд, кто-то яблоко, еще кто-то… И у меня осталась пустая корзиночка… А обмен – обмен не состоялся почему-то…

Полина Францевна делала маленькие дневнички для каждого и ставила туда оценки за поведение и за «успешность».

Полина Францевна… Что-то светленькое, седенькое… Розовый румянец на чистых щечках… очки… улыбка…

– Заген зи мир, битте, генедиге фрау. Во ист ди майне бух?.. Зетсен зи зих! Дер тыш!

Вернувшись из Тбилиси из эвакуации, мы с мамой пошли проведать Полину Францевну. Поднялись на четвертый этаж дома со львами на фасаде. Позвонили в дверь. Нам открыла соседка Полины Францевны. Боязливо оглянувшись:

– А, Полина Францевна… Так нет ее…

– А где она? Скоро придет?

– Ее вообще нет… В сорок первом за ней пришли… эти… ну… знаете… А вещи так и остались… Мы ее больше не видели… Сейчас в ее комнате уже другие…

Заген мир битте, во ист дизез генедиге фрау Полина Францевна?

Да, тянуло меня к Рейхстагу. И вот в этот раз приехал я на съемки в Западном Берлине, а поселили меня в гостинице МИДа ГДР, в Восточном Берлине. В посольстве мне выдали листок с печатями и подписями, которые служат пропуском в Берлин Западный. Ехать надо завтра на S-бане (надземной железной дорогой) с вокзала Фридрих-штрассе. Ну, берлинские вокзалы – это отдельная тема, фантастика, техника, архитектура, стабильность, прокопченность… Как-то я, проходя мимо этого вокзала, обратил внимание на стену, сложенную из стеклянных кирпичей. «Стена плача», – сказал мне берлинец, сопровождавший меня. У этой стены со слезами расставались жители Восточного Берлина со своими родственниками из Западного Берлина, приехавшими на выходные навестить их. Объявляли посадку, западные берлинцы шли на перрон, а восточные, глотая слезы, оставались за стеклом. Выезд на Запад был им запрещен, попытки самовольно переехать на Запад, бегство карались жестоко – тюрьмой или еще хуже.

Листок с печатями, этот пропуск, я положил в паспорт. Завтра буду в Западном Берлине, сяду на поезд здесь же, на Фридрих-штрассе, пересеку границу над Берлинской стеной и выйду на станции Zoo – Зоопарк. А пока пойду к себе в номер и поем чего-нибудь – в «гаштетную» идти нельзя, экономлю деньги на туфли Гале. Пришел в номер. Сижу. Есть что-то не хочется. Да и душно очень, жара. Решил пройтись по вечернему Берлину. Вечер уже, темно.

Прямо напротив гостиницы – узенькая улочка. Мне кажется, называлась она Карл-Бреннер-штрассе, впрочем, может быть, я ошибаюсь.

Пойду-ка я по этой улочке, она ведь параллельна Унтер-ден-Линден – значит дойду до стены и Рейхстаг увижу, но уже не справа, а слева от себя. А потом и в номер вернусь.

Мне рассказывали, что многие восточные немцы пытались бежать через стену, над стеной, под стеной. Кому-то это удавалось, но большинству – нет. Был дан приказ стрелять, многие погибли. Солдат, проявивших бдительность, награждали.