Кимберли Белль - Лживый брак [Литрес]

– Может, дело не только в том, чтобы обвинить Корбана, но и чтобы снять подозрения с себя. Если все деньги вернутся на счет, у полиции не останется причин его разыскивать.

– Если не считать того, что теперь его подозревают в убийстве.

– Возможно. Но насколько я могу судить, у них почти ничего нет, кроме примятой травы на газоне рядом с сараем и пули, которую коронер извлек из черепа Корбана. Пока не найдут пистолет, из которого она была выпущена, толку от нее мало.

– А они его не найдут. – Я не знаю, что Уилл сделал с оружием, но абсолютно уверена: пистолет никогда не найдут.

Эван делает большой глоток из бутылки и качает головой:

– До прошлой ночи я бы сказал, что это исключено. Никто не может совершить подобное преступление, не допустив ни единой ошибки. Никто не может быть настолько умен. Но твой муж, возможно, смог, потому что, пока суд да дело, «Либерти эйрлайнс» нашла его портфель на месте крушения. Он сильно поврежден и очень грязный – все время шли дожди, однако ноутбук цел. Его отправили в лабораторию на исследование, но кто знает, удастся ли что-то извлечь из него.

Я знаю, что они сумеют извлечь – ничего. Ни единого самого крошечного доказательства того, что Уилл имел хоть какое-то отношение к хищению в «Эппсек». На самом деле я могла бы поклясться, что каждый байт информации, который им удастся извлечь из компьютера, будет, не оставляя ни малейшей тени сомнения, доказывать как раз обратное – что Уилл был образцовым сотрудником, которому в голову не пришло украсть у компании хотя десять центов.

– Послушай, я считаю тебя другом, поэтому понимаю, в каком затруднительном положении ты находишься. Если полиция найдет доказательства того, что Уилл до сих пор жив, если они повесят на него убийство Корбана, Уилл отправится в тюрьму. В этом можно не сомневаться. И я понимаю, что видеть это после всего, что случилось, будет невыносимо.

Я киваю, ожидая, когда он скажет «но…», которое обрушивается на меня словно гром среди ясного неба.

– Но, как твой адвокат, я советую тебе не лгать. Лжесвидетельство – это преступление, и довольно серьезное. Супружеская привилегия позволяет тебе не разглашать содержание телефонного разговора, но, если тебя спросят, говорила ли ты с Уиллом после катастрофы и ты скажешь что-то, о чем я буду знать, что это ложь, наш договор о конфиденциальности останется в силе, но я не смогу защитить тебя.

– Я понимаю. И не собираюсь ставить тебя в такое положение.

– Вчера ночью ты почти сделала это. – Его слова звучат жестко, но не голос.

– Больше я так не поступлю.

– Хорошо. – Он кивает, ударяя ладонями по столу, словно подтверждая, что вопрос решен. – Есть какие-то мысли по поводу того, что ты собираешься сказать полиции? Для нас обоих будет полезнее, если я буду в курсе.

Я представляю своего мужа, стоящего в тени у сарая, его лицо перекошено от гнева, он целится из пистолета в человека в окне. Я вижу, как он решительно нажимает на спусковой крючок, посылая пулю в смертельный полет, и у меня начинает крутить желудок. Да, он сделал это ради меня, чтобы спасти меня, и все же… Уилл убил человека, застрелил его, и если подумать, то все это ради кучи денег.

А потом я вижу мужа, стоящего на одном колене в продуктовом отделе «Крогера», на его лице написаны одновременно волнение и надежда, когда он произносит те четыре коротких слова, которые я так хотела услышать. «Ты выйдешь за меня?» Я помню ту радость, которая вспыхнула внутри меня, те слезы, которые катились по моим щекам, когда я ответила «да». Да, да, да.

Способна ли я выложить все начистоту? Могу ли я сказать полиции, что мой муж жив? Что он и есть убийца?

Я закрываю глаза.

– Ни малейшего представления.

Звенит дверной звонок, возвещая о прибытии ужина.

– Подумай об этом и скажи мне, хорошо? – говорит Эван, накрывая мою руку своей, прежде чем подняться. – Делай так, как считаешь нужным. Если я не смогу быть твоим адвокатом, то всегда буду твоим другом.

Я высаживаю последний красный флокс из поддона на клумбу у почтового ящика и слегка приминаю землю вокруг. Стоит чудесное воскресное утро, и весна в Атланте в самом разгаре. Яркое солнце, низкая влажность, и повсюду цветы – в оконных ящиках, вдоль дорог, в виде пышных розовых и белых шапок на вишневых и кизиловых деревьях. Цветы покрывают город слоем желтой пыльцы, вызывая у меня аллергию, такую же сильную, как мой страх.

Прошло уже тридцать три дня, а от Уилла до сих пор нет вестей.

– В городе более двенадцати тысяч камер наблюдения, и их число неуклонно растет, – сказала мне детектив Джонсон несколько дней назад. – В течение дня вы обязательно хоть раз попадаете в поле зрения одной из них.

Трудно сказать, чего больше в ее словах – обещания или предупреждения. По данным «Либерти эйрлайнс» и Департамента здравоохранения штата Джорджия, Уильям Мэтью Гриффит мертв. Однако, по данным детектива Джонсон и Полицейского управления Атланты, все не так однозначно. Убийца Корбана до сих пор не найден. А ДНК Уилла не обнаружено на месте крушения.

Но поскольку есть свидетельство о смерти, между страховой компанией и фирмой Эвана велась активная переписка, и на прошлой неделе он вручил мне три чека с длинной вереницей нулей на каждом. По совету Эвана я положила деньги на накопительный счет до тех пор, пока мы не будем знать наверняка – хотя я, конечно, уже знаю.

Но на сегодняшний день я – единственная, кто знает.

Уилл хорошо скрыл следы. Полиция не смогла отыскать ни одного телефонного номера, ведущего к нему. Они не нашли ни одного файла на найденном компьютере, который бы уличал Уилла в краже. Единственная причина, почему они подозревают, что он жив, – это я – из-за того, что рассказала детективу Джонсон правду. То утро, когда я дала показания, стало для меня очищением, словно я избавилась от ядовитых токсинов, отравлявших мою душу. Я рассказала ей все, начиная с утра катастрофы. Она как будто совсем не удивилась, но сказала, что, пока не найдет твердого доказательства того или иного – жизни или смерти, лучше не трогать ни цента из этих денег.

– Привет, Айрис, – окликает меня через улицу соседка по имени Селеста. Она кивает на цветы, которые я посадила вместо кустов, вытоптанных полицией и журналистами. – Красивые.

Я отряхиваю руки и встаю.

– Спасибо. Просто стараюсь привести все в порядок перед тем, как выставить завтра дом на продажу.

При этих словах грудь пронзает острая боль. Несмотря на миллионы, пылящиеся на банковском счете, мне приходится продавать дом. Выплачивать ипотеку в одиночку мне не по карману, а все деньги с кредитных карт ушли на оплату ухода за отцом Уилла. Я забрала его из того ужасного места и определила в частный дом престарелых для людей с нарушениями памяти, красивое здание со светлыми комнатами и приветливым персоналом. Ежемесячные счета убивают меня, и, хотя Эван уверят, что, когда мы покончим с «Либерти эйрлайнс» – рассказ Тиффани подтвердился, и в доказательство она даже представила несколько убийственных фотографий с холостяцкой вечеринки, сделанных, когда та была в полном разгаре, – деньги не будут для меня проблемой, расследование может занять месяцы или даже годы. Мой брокер уверяет меня, что сейчас наилучшее время для продажи: «На быстро развивающемся рынке недвижимости сейчас весна, Айрис. Вы сможете получить за дом хорошие деньги», и мне так и хочется сказать ей: «Идиотка, я продаю дом не для того, чтобы нажиться. Я продаю его потому, что мне нужны деньги».