Кимберли Белль - Лживый брак [Литрес]

Я говорю себе, что это всего лишь дом, несущественная и неодушевленная вещь, утрата которой не означает исчезновения всех воспоминаний, связанный с нею, но мне все равно больно. Несмотря на полупустую постель, на пролитую здесь кровь, я не хочу покидать дом. Всего лишь месяц назад мы с Уиллом старались заполнить его детьми.

– О нет. Вы уезжаете? – Селеста делает страшное лицо, а ее глаза шарят вокруг словно золотые рыбки. Я прямо слышу ее мысли: «О чем мы будем говорить, если вы уедете?»

Я киваю:

– Этот дом слишком большой для меня одной.

Еще один укол, такой же болезненный, как и первый. В утро катастрофы я так сильно хотела быть беременной, и даже официально считалась таковой почти целую неделю. Оказалось, что мне суждено было стать еще одним подтверждением статистических данных, согласно которым одна из десяти беременностей заканчивается выкидышем на ранних сроках, и мои рыдания по этому поводу продолжались почти так же долго. Я говорю себе, что это к лучшему, что ребенок навсегда неразрывно связал бы меня с Уиллом узами куда более прочными, нежели брачные. Но мне все равно мучительно думать о том, что могло бы быть.

Селеста одаряет меня сверкающей улыбкой:

– Нам всем будет вас не хватать.

В этом я могу поклясться. Пресса, похоже, потеряла интерес к моей истории, но только не соседи. Целый день они звонят в дверь, якобы чтобы занести запеканку и лазанью, и засыпают меня вопросами про ту ночь в надежде, что я сообщу им пару кровавых подробностей, о которых они еще не слышали в новостях. Пятнадцать минут славы сделали меня самой известной особой в Инман-Парк.

Но, как и сейчас с Селестой, я улыбаюсь и вежливо благодарю их, а потом ухожу.

Когда я вхожу в дом, мне на мобильный звонит Эван.

– Привет.

– Привет, – отвечаю я, улыбаясь. Мы с Эваном разговариваем по нескольку раз в день, и разговор всегда начинается одинаково. – Что случилось?

– «Брейвс» против «Де Кардс» в два, вот что случилось. Я взял два места за скамейкой запасных. Встречаемся там?

Еще одна привычка, которая объединяет нас с Эваном, мы с ним болельщики. За эти несколько недель мы выяснили, что у нас много других интересов и особенностей, более радостных и значимых, которые связывают нас помимо общей причины, по которой мы потеряли своих супругов. Странно, но, когда я задумываюсь об этом, прихожу к выводу, что одно и то же событие может сблизить двух людей и заставить их расстаться. Возможно, однажды, когда-нибудь, отношения между мной и Эваном смогут перерасти во что-то большее, но не сейчас. И не в ближайшем будущем. Нам обоим надо многое оплакать.

– Конечно, – говорю я. – Но теперь твоя очередь покупать хот-… – Я вхожу на кухню, а там – он, там Уилл. Воздух в легких внезапно заканчивается.

Он небрит и сильно похудел с тех пор, как я видела его в последний раз. Морщины на лице тоже стали глубже, образовав продольные линии на лбу и заключив в скобки линию рта. Даже его волосы, темные, коротко подстриженные, на висках стали седыми. Но он все так же красив. При виде его мое тело немеет.

– Что случилось? – спрашивает Эван в трубке, его голос становится серьезным. – Ты в порядке?

– Да. – Горло у меня перехватило, и я не могу произнести даже одно это слово. Оно размыто и бесформенно, так что даже я сама не могу его расслышать.

В трубке становится тихо.

– Он там? Подожди, не отвечай. Просто… будь осторожна и перезвони мне потом. – Эван дает отбой.

Я со стуком кладу телефон на стойку, ни на секунду не отрывая глаз от Уилла. Вцепляюсь руками в край гранитной столешницы в ожидании приступа ярости оттого, что снова его вижу. Я жду, но злости все нет. Вместо этого я чувствую внезапное облегчение и любовь, как будто слой теплого меда обволакивает мое сердце. Черт возьми, я все еще люблю этого человека. Все еще люблю. Несмотря на всю ложь и предательство, и, наверное, всегда буду любить.

– Боже, как я скучал по тебе, – шепчет он.

Я одним невероятным прыжком бросаюсь к нему.

Это оказывается для него неожиданностью. Он отступает на шаг и с громким рыком успевает поймать меня. Его руки обхватывают меня за бедра, а мои обвивают его за шею, а дальше я уже не разбираю, кто что делает. Я знаю только, что он целует меня, а я в ответ целую его. Тридцать три дня – самый долгий срок, который мы провели в разлуке.

А потом я прихожу в себя.

Я высвобождаюсь из его объятий, замахиваюсь и изо всех даю ему пощечину. Удар получается громким, почти оглушающим в тишине кухни.

Уилл не двигается.

Я снова замахиваюсь и снова бью, еще один сильный удар по щеке, на которой уже горит ярко-красный след моей ладони.

Уилл чуть вздрагивает от удара, но в ответ лишь вздергивает подбородок и ждет следующего. Он как будто рад боли.

Не дождавшись, когда я ударю в третий раз, он опускает голову.

– Я не ожидал, что ты начнешь искать меня. Не ожидал, что ты когда-нибудь узнаешь правду.

– Что ты подразумеваешь под правдой? За последний месяц мне стало казаться, что все слова, которые ты произносишь, ложь.

Он качает головой:

– Я никогда не лгал тебе о своих чувствах. Никогда. Тут все на сто процентов правда.

Мое сердце разрывается от боли. Я оглядываю кухню, которая сейчас кажется мне одновременно такой знакомой и чужой, смотрю на записки на холодильнике и на фотографии на барной стойке и на мраморных столешницах, сделанные во время одной из воскресных поездок в Южную Каролину, и смахиваю слезы.

– Ты все еще предпочитаешь мне деньги.

Он не кивает, но и не качает головой.

– Я вернул деньги. Помнишь?

– Ты их не вернул. Ты сделал так, чтоб их нашли в компьютере Корбана, а для чего? Чтобы полиция перестала тебя искать, чтобы они подумали, что ты мертв?

– Я сделал это ради тебя. Я убил Хака ради тебя. Полиция бы этого не сделала, они не стали бы стрелять, пока не увидели бы, что он вооружен, а Хак был больной ублюдок, он свернул бы тебе шею не моргнув глазом, просто потому, что знал, что я наблюдаю за вами. Я не мог ему это позволить.

Хак? Я хмурюсь.

– Я думала, Хак в Коста-Рике.

– Хак – это Корбан. Его имя Корбан Хак, не Хейз.

И внезапно все становится на свои места. Парнем, который жил на одном этаже с Уиллом в Рейнир-Виста, сыном той женщины, которая сказала, что слышала три ссорящихся голоса в ночь, когда случился пожар, был Корбан. Корбан – это Хак. Лучший друг Уилла, у которого якобы была школа серфинга в Коста-Рике, на самом деле все время находился в Атланте.

Кажется, что лжи нет конца.

Я складываю руки на груди, приваливаюсь боком к столешнице и устраиваюсь поудобней.

– Давай, Уилл, расскажи мне правду. Мне нужно, чтобы ты все мне рассказал.

В конце концов мы оказываемся на угловом диване в кабинете, где никогда, даже во время самых ожесточенных наших споров, не были так далеко друг друга. Всего месяц назад мы обсуждали все, сидя в центре дивана, Уилл – забравшись в угол, а я – пристроившись у него под мышкой. Мы держались за руки, мы смягчали резкие слова ласками и поцелуями. Но сегодня нас разделяют четыре диванные подушки и кофейный столик.