Юрий Нестеренко - Комбинат

Наконец он понял, что конечности вновь ему повинуются.

За окнами была сплошная тьма без каких-либо признаков жилья; и слева, и справа тянулся лес. Или, может быть, только узкая лесополоса, но все равно…

— Мне надо в туалет, — громко заявил Николай.

— Потерпишь, — буркнул тот конвоир, что справа.

— И не подумаю, — огрызнулся Селиванов. — Чего это ради мне терпеть? Если не остановите, обоссу вам тут все сиденье. И вам тоже придется в этом сидеть.

Конечно, его хитрость шита даже не белыми, а фосфоресцирующими нитками, и если они его выведут, то будут готовы, плюс он никогда не занимался единоборствами, а эти типы наверняка тренированные, но все же — один шанс из тысячи лучше, чем ни одного. На его стороне то, что они не хотят убивать его здесь и сейчас, а хотят сделать это «по правилам». Если ему освободят руки, хотя бы одну руку… одного — головой в нос со всей силы, это больно, он на несколько секунд будет выведен из строя, тут же падать на землю, перекатываться на спину и двумя ногами второму по голеням, там, где кость не прикрыта мышцами… а если его будут держать сзади, то опять же резко ударить головой назад, если хватка не ослабнет — повисая на нем, двумя ногами в грудь или в живот второго, потом бросить первого через себя… а если они не побрезгуют сами расстегивать ему штаны и все такое, тогда — коленом в морду…

— Николай Анатольевич, ну вы же интеллигентный человек, — с укором произнес Васильчиков. — Ведите себя с достоинством. Знаете, по-моему, академик Лихачев говорил, что нельзя притвориться интеллигентом… так вот вообще он был неправ, в обычных условиях — очень даже можно. Но вот достойное поведение перед лицом смерти — это действительно не подделаешь…

Угу, подумал Николай, на это вы нас вечно и ловите. Вы же интеллигент, вы же патриот, вы же здравомыслящий человек, вы же не хотите, чтобы пострадали другие… А вот хер вам, суки! Я не буду играть по вашим правилам, если эти правила нужны для того, чтобы отправить меня на смерть. Именно потому, что я здравомыслящий человек, я буду сражаться за свою единственную неповторимую жизнь зубами и когтями!

— Угу, Лихачев, — осклабился он. — Как это вы его на комбинат не отправили, а? Он ведь уже был в ваших руках.

— Ну, как говорится, нельзя все ломать, надо же на чем-то, в некотором роде, и сидеть… Но неужели вы всерьез верите, что вам удастся вырваться и сбежать? К чему эти лишние хлопоты и… болезненные ощущения?

— Но мне действительно надо в туалет, — буркнул Николай и понял, что это не такая уж неправда.

— Потерпите, осталось всего ничего. Вы сможете сделать это в разделочном цеху.

— Что, прямо в цеху? — криво усмехнулся Селиванов. — На глазах у этих ваших… рабочих?

— А им к такому не привыкать, — спокойно ответил Васильчиков. — Из тех, кого туда доставляют, многие… в некотором роде…

В свете фар появился знак — длинный белый прямоугольник с черными буквами КРАСНОЛЕНИНСК. Проклятье, неужели уже…

Городские улицы в этот поздний час тоже были пусты, и Сашка гнал, почти не снижая скорости, но все же остановился на красный. Николай различил слева длинный бетонный забор вдоль путей и проезд в нем, а справа — улицу, на которую машина свернула полминуты спустя. Тусклая лампочка освещала табличку на углу: «Ул. Мучеников».

— Так вот почему эта улица так называется, — пробормотал Николай.

— Да, именно по ней всегда доставляли… прибывших на комбинат, — подтвердил Васильчиков. — По крайней мере, с тех пор, как построили железную дорогу. Хотя, кажется, и до этого тоже.

Снова начал накрапывать дождь. Сашка включил «дворники». Нассать тебе и впрямь на сиденье, с ненавистью подумал Николай, и нюхай потом, тварь. Но… он и впрямь был для этого слишком хорошо воспитан. Даже такая месть не была ему доступна.

Машина остановилась перед глухими стальными воротами, которые почти сразу же открылись. Видеокамера, да. Хотя — много ли она видит в темноте? Лишь силуэт машины… А впрочем — если бы вместо ожидаемой «Волги» внутрь попыталась въехать какая-то другая, ее пассажиров, наверное, тоже бы охотно приняли. «Попасть во внутренний круг несложно…»

Машина въехала внутрь и остановилась в каком-то ангаре, тускло освещенном люминесцентными трубками под потолком. Здесь же, очевидно, разгружались грузовики, но сейчас здесь было пусто.

— Пойду накладную отмечу, — сказал Сашка, выбираясь наружу.

Васильчиков обернулся назад:

— Собственно, здесь мы с вами простимся, Николай Анатольевич. Сопровождать вас в средний круг у меня нет необходимости. Вообще-то я и досюда никого раньше не провожал, это разве что в нынешние времена могу себе позволить… Мне искренне жаль, что мы расстаемся при таких обстоятельствах, но это было, в некотором роде, неизбежно…

— Что там? — не выдержал Николай. — Как это будет?

— Ну… не думаю, что вам нужно знать подробности…

— Как будто я их скоро не узнаю!

— Просто к чему раньше времени… Ну хорошо, если вы настаиваете: насколько мне известно, там в центре пятиугольный алтарь из черного мрамора, отделанный золотом. Жертву распинают на золотой пентаграмме, отсекают конечности, а затем голову. И лишь потом — а не сразу, как делали ацтеки — вскрывают грудную клетку и вырывают сердце. Это обеспечивает максимальную отдачу крови.

— А останки потом идут в столовую комбината? — нашел в себе силы усмехнуться Николай. — Или сразу в ларьки с шаурмой?

— Нет, что вы, Николай Анатольевич, — обиделся Васильчиков, — мы же не людоеды! Это вы уж совсем напраслину возводите. По правде говоря, я не знаю, как жрецы утилизуют останки. Я уже говорил, это, в некотором роде, не моя компетенция…

— Вы что, действительно сами никогда не были во внутреннем круге?

— Ни я и никто, кого вы встречали, — строго ответил старик. — Никто, попавший во внутренний круг, уже не может выйти оттуда — вне зависимости от того, в каком качестве он вошел. Он считается посвященным Высшим и остается там навсегда — или как жрец, или как жертва.

На мгновение у Селиванова мелькнула безумная мысль — попросить, чтобы его оставили в качестве жреца. Но он тут же сам ужаснулся этой идее: провести всю оставшуюся жизнь в каком-то жутком подземелье, только и делая, что убивая и расчленяя поступающих по конвейеру людей?! Нет уж, пусть лучше все кончится прямо сейчас!

Хотя, пока человек жив, сохраняется надежда на побег… но сколько уже было тех, кто тщетно на это надеялся? Комбинат стоит уже более четырехсот лет… К тому же жрецов наверняка готовят по специальной программе. А может, удастся подбить их на бунт? Ведь не могут же они не понимать, как ужасна их жизнь! А там, внутри, над ними нет никакого контроля! Если некоторое время создавать армию из приговоренных, а потом пойти на прорыв…